Калевала - [26]

Веселит добрый напиток гостей, а жениха больше всех.

На славу удался пир! Одно только плохо — не слышно за столом песен.

Тогда поднял старый, мудрый Вяйнемейнен свою кружку с золотым пивом и говорит такие слова:

— Пиво, доблестный напиток,

Да не пьют тебя в молчанье!

Дай мужам охоту к песне,

Золотым устам — к напеву!

Нет ли юноши меж вами,

Нет ли здесь в народе мужа,

Кто богат искусством пенья,

Кто сложил бы вместе руки

И потом бы начал песню,

Нас порадовал напевом,

Чтобы день наш был веселым,

Чтобы вечер был прославлен?

Но не отзывается никто на его слова.

Удивилась хозяйка Похъёлы:

— Может, плохое я сварила пиво? Может, налила в кружки горького питья? Что же не находится за столом запевалы? Не будет петь скамейка, если молча сидят на ней гости. Не заведет песню и окно, если умолк у окошка хозяин. Не зальются звонкой песней половицы, если увяли песни на устах героев. Кто же первый запоет на славном пиру?

Но опять не отозвался никто из мужей.

— Ну, если так, — говорит Вяйнемейнен, — если не вызывается никто, тогда я буду петь один. Спою, как умею, о том, что знаю.

И вот запел старый, мудрый Вяйнемейнен. Зазвучала веселая песня, загремело могучее слово.

Много песен было в памяти Вяйнемейнена — больше, чем камней в горах, больше, чем цветов на полях.

И всякий, кто слушал его песни, дивился их великой силе.

Поет Вяйнемейнен — и на бесплодной земле поднимаются золотые хлеба, прибрежный песок становится отборным зерном, морские волны — сладким медом.

Все может сделать Вяйнемейнен своей могучей песней — и теплый хлеб из мертвого камня, и крепкую соль из мягких снежных сугробов.

На радость всем пирующим были его песни — и старикам, и молодым, и тем, кто достиг середины жизни.

Кончил Вяйнемейнен, поклонился хозяевам и гостям и говорит такие слова:

— Пусть течет рекою пиво,

Пусть медовое прольется

В этом сумрачном жилище,

В этих избах Сариолы,

Чтобы днем здесь мирно пели,

Вечерами распевали,

Пока в доме жив хозяин

И пока жива хозяйка.

Пусть их труд найдет награду,

Пусть полны амбары будут,

Стол всегда заставлен снедью,

Сети полнятся добычей!

И на будущее лето

Пусть никто не пожалеет,

Что он был на этом пире,

Что сидел здесь на пирушке.

18. Невеста покидает родной дом

тшумел веселый пир в суровой Похъёле, в сумрачной Сариоле. Пришло время снаряжать невесту в путь. Пора ей расставаться с родным домом.

Уже и коня вывел жених, а невеста все еще не готова: одна коса заплетена, другая не заплетена, одна нога обута в башмачок, другая не обута, на одну руку надета рукавичка, на другую не надета.

Наконец вывела старуха Лоухи, хозяйка Похъёлы, свою милую дочку и говорит такие слова:

— Выйди, проданная дева,

Птичка купленная, выйди!

Уж кусает конь поводья,

Ожидают сани деву.

Вот ты, ягодка, уходишь,

Ты уходишь, цветик нежный,

Ты уйдешь, платочек пестрый,

В дом чужой войдешь, девица,

Из родной семьи в чужую.

Вот уходишь ты из дому,—

Забери с собой, что хочешь,

Но оставь в родимом доме

Сны, что ночью ты видала,

Речи матери любимой

И кадушку с маслом свежим.

Пенье брось на край скамейки,

К окнам — радостные песни,

Брось метле свое веселье,

Смех — к оборкам одеяла,

Шалость брось к печной скамейке

Иль отдай подруге детства —

Пусть несет ее в кустарник,

В рощу пусть ее забросит!

Причитает старуха Лоухи над дочкой, будто на гибель провожает ее, точно в огонь бросает милое свое дитя, словно медведю в пасть кидает свой нежный цветочек, волку на растерзание отдает свою любимую птичку.

Всеми злыми словами хулит она дом зятя: и очаг-то у него покрыт сажей, и в кувшине-то у него не вода, а болотная грязь, и мать у него злодейка, и сестры его злые насмешницы — их речи, словно мороз, леденят, как рыбьи кости, колют.

— Там сами двери будут тебя толкать, там и окна будут на тебя коситься, там каждая ступенька будет тебя с ног сбивать! Не слышать тебе в доме мужа ласкового слова, не знать веселья-радости, не есть досыта!

Слушает красавица Похъёлы свою мать и горько плачет. Уже полные пригоршни слез наплакала. А старуха Лоухи стоит над ней и приговаривает:

— Плачь, проданный цветочек! Еще не так наплачешься в чужой недоброй стороне, в мужнином доме! Плачь сильнее, моя брусничка! Будешь ты вспоминать родной дом, так тебе и слез не хватит!

Тут в голос заплакала красавица Похъёлы.

Озерами растекаются ее слезы по полу, шумными реками текут через порог.

Плачет она и говорит такие слова:

— Мать, отец, мои родные!

Ухожу с тоской на сердце

Из жилища дорогого,

Из отеческого дома,

Со двора, где подрастала,

Ухожу я с горькой думой,

Ухожу полна заботы,

Точно к осени в объятья,

Как на тонкий лед весенний:

Нет следов на льду весеннем,

Нет следов в болотной топи.

У меня, у бедной, думы,

У меня, печальной, мысли —

Точно край у темной тучи,

Точно тьма ненастной ночи.

Так ли думала, гадала?

Я ждала иного в жизни.

Я хотела быть кукушкой,

По холмам хотела кликать

В годы юности цветущей,

В эти годы молодые.

Не лечу теперь кукушкой,

Чтобы кликать над холмами,—

Точно уточка, далеко

Я плыву в волнах холодных,

В ледяной воде я дрогну.

Может кто-нибудь подумать,

Кто-нибудь сказать мне может:

 «Нет у девушки-невесты

Ни заботы, ни печали».

Люди добрые, молчите,

Милые, не говорите!