Как жили мы на Сахалине - [47]

В один из июльских дней, кружа по Долинску, попали мы на окраинную улицу, где под кронами огромных тополей, высаженных в пору романтических порывов, догнивают старые бараки. Последний раз их ремонтировали в пору молодости Зинаиды Ка- ракуян. В таком когда-то жила она сама. Теперь живут дети и внуки. Бараки держатся на энтузиазме ушедших лет, потому что все остальное сгнило: иструпела и покоробилась крыша, поросшая полянами зеленого мха; скособочились стены, обшитые рубероидом; крысы источили полы. Вот она, родимая сторонка!

Жизнь тут не городская и не деревенская, а барачная, обездоленная.

Прошло мимо этих бараков и развернутое строительство коммунизма, и эпоха развитого социализма, и уж вовсе не коснулась их капиталистическая революция девяностых годов.

Бараки расположены метра на три ниже дороги, и тут все лето киснет болото. Ничего отсюда не видно, кроме давно угасшей трубы бумзавода.

Но это так, мимоходом. К нашей истории бараки не имеют никакого отношения.

Бабушкин дом

I

Наверное, многие, кто въезжает в Холмск по южно-сахалинской трассе, обращают внимание на этот дом. Увидеть его можно справа, примерно за пол километра до центральной городской улицы.

Трасса в этом месте — сущее наказание: узенькая, двум машинам едва разъехаться, тротуара нет, и пешеходу хоть летай. Расширить ее невозможно: слева — речка, справа — сопка. Усугубляя это обстоятельство, по обе стороны поналепились домишки, уцепились за узенькие лоскутки земли. Люди строились тут еще в те времена, когда по дороге проезжал десяток колымаг за сутки, а теперь от дорожного рева и скрежета пришлось отгораживаться сплошными заборами и иными сооружениями, похожими на противотанковые эскарпы. Кто мог предполагать, что дорога застонет в этой узенькой горловине?

В период весенней распутицы или осенних дождей улица для здешнего обывателя превращается в ад. Если не раздавят, то уж обязательно окатят грязыо с головы до ног. Заборы, стенки сараев и гаражей, деревянные эскарпы — все в грязи. У домов слева даже крыши заляпаны. Сколько раз тут принимались наводить марафет, улицу бетонировали, недавно заасфальтировали, к торжественным дням красили заборы, однако через день-другой все по-прежнему приобретало грязно-серый цвет.

А этот домик на возвышенности в любое время года выглядит франтом. Печная труба сверкает такой белизной, будто вчера ее покрасили; крыша выделяется ярким вишневым цветом, стены радуют глаз розовым оттенком, а чистые окна в голубых наличниках весело перемигиваются бликами с полуденным солнцем. Весной куст жасмина рядится в белую шелковую накидку, зацветает сирень, полыхает разноцветьем палисадник.

По виду усадьбы воображал я и хозяина. Должно быть, это веселый человек, встречающий любого гостя с распростертыми объятиями. Ему известна главная мудрость жизни, он доподлинно знает, на какой ориентир держать курс посреди всеобщего содома, чтобы жить радостно и счастливо.

— Как бы не так, — возразил мне однажды спутник, когда я поделился своими соображениями. — Ворует, за счет того и живет. Вот и вся мудрость. Теперь кто вор, тот умей и богат, а кто красть не умеет, тот глуп и нищ.

Не хотелось верить, но, может, и вправду окопался там куркулистый мужик, состоящий кладовщиком на какой-нибудь снабженческой базе. Прет он оттуда темной ночью и среди бела дня все подряд: железо кровельное, уголок металлический, краски масляные, доску половую, брус еловый пятнадцать на пятнадцать. И за сараями у него да в домашнем бункере наворованного добра не меньше, чем на вверенном ему складе. Сунусь я, допустим, полюбопытствовать насчет того, как дом превратить в полную чашу, а он встанет на пороге кряжистым дубом, расставит пошире ноги в яловых сапогах, руки с пудовыми кулаками вопрет в бока, пронзит взглядом, как копьем, и рявкнет: «Чего надо?». Схватит, не медля ни секунды, за шкирку, поддаст пинка да следом спустит с цепи волкодава. Мало того, что лишишься последних штанов, так еще шмякнешься лягушкой под колеса прущего самосвала…

И все же я решился. В один из ненастных дней, когда зима уже прошла, а весна еще не наступила и по скользкой дороге можно было передвигаться лишь на четвереньках, подобрался я к калитке и нажал кнопку звонка. И звонок устроен по-куркульски, сверху прикрыт металлическим колпачком.

Отозвался женский голос:

— Иду, иду! Дерните за веревочку, калитка и откроется.

Оглядываясь, я стал подниматься по аккуратно расчищенным

ступенькам. Волкодава не было. На пороге показалась довольно пожилая женщина. Не смутившись от визита чужого человека, пригласила:

— Проходите, пожалуйста.

Миновав маленький коридорчик, я очутился в помещении, по обилию окон напоминавшем веранду, и попросил утолить мое любопытство насчет дома. Женщина отозвалась по-доброму:

— Раздевайтесь, гостем будете. Покажу я вам дом.

С просторной веранды одна дверь вела в такую же просторную кухню, другая — в комнаты.

Комнатки оказались небольшие, чистенькие, уютные; на кроватях — покрывала, на подушках — кружева. Я огляделся: жаром пышет печка, видно, как дверца накалилась; в доме сухо, по углам нет сырости, от стен не тянет волглостыо, пахнет сушеными травами.