Как жили мы на Сахалине - [34]
Оказалось, парень с девушкой решили пожениться, а жить негде, вот и двинули они на заработки. Назначили его бригадиром, отгородили в бараке фанерную клетушку, живут, пока иное жилье строится.
Не знаю их дальнейшей судьбы, но тот несенный вечер запомнился мне на всю жизнь.
В Углегорске произошло еще одно чудо: случайность свела меня с Клавдией Федоровной, с которой живем ладом уже сорок с лишним лет. Но о том расскажу как-нибудь после.
II
У моей собеседницы добрый взгляд, таящий печаль. Изредка улыбаясь, Клавдия Федоровна разматывает длинную нить совместной жизни.
— Нас, действительно, судьба свела. Все произошло настолько случайно, что я до сих пор удивляюсь, как мы не разминулись тогда.
Отработала я на должности фельдшера-акушерки три года сначала в Орлово, потом в Ударновской больнице и по окончании трудового договора собралась домой, на Волгу. Получила полный расчет, отправила две посылки с вещами, написала родителям, что скоро приеду. Оставалось пойти в горздравотдел, чтобы запись в трудовой книжке скрепить печатью. Принарядилась я в белое платье с оборочками, с вышивкой, сама чувствую, как идет оно мне, прохожие оглядываются. Туфельки на мне новые, приобретенные — страшно вымолвить! — за тысячу рублей, за два моих оклада. На улице теплынь, в начале сентября там все еще лето. Ну, думаю, последний раз пройдусь по Углегорску.
А давно ли мы ехали всем курсом в телятнике, спали на нарах и глядели на необъятные просторы Родины. На вокзалах пожилые женщины, глядя на нас, сердобольно качали головами: «Куда же гонят таких молоденьких?». Услышав про Сахалин, всплескивали руками. Но нас никто не гнал, мы ехали но направлению. Сколько радости было, когда нам выдали по две тысячи подъемных. Никому раньше такие деньги и не снились. Больше половины я отдала родителям, у них на руках еще оставалась орава. Вместе с нами ехали выпускницы педучилища. Кого в первую очередь на край света, кто самый легкий на подъем — педагоги да медики. Сопровождала нас одна преподавательница, она сдружила всех нас. Так потом коммуной и жили с учительницами все три года. Получала я меньше их, поэтому они с меня платы за питание не брали, а за это я им платья шила, кофточки, юбки, блузки вышивала.
Мы были в том возрасте, когда думают о замужестве. Ждали мы женихов, ходили в кино, реже — на танцы. Приглядывались ко мне кавалеры, но серьезных отношений ни с кем не сложилось. Так промелькнули три года, и собралась я уезжать в гордом одиночестве.
В Углегорске тогда были почти одни японские здания, темные, однообразные. И вдруг в одном из них — витрина, выставлены красивые фотографии девушек, женщин, мальчиков. Особенно впечатляли два мужских портрета крупным планом: один с тоненькими усиками и белозубой улыбкой, красавец писаный, похожий на артиста. Но мое внимание привлек другой: сквозь очки прямо на меня смотрел странный человек, я таких никогда не встречала. Темные волосы зачесаны назад с какой-то небрежностью, высокий лоб чист, губы сомкнуты; не сжаты, а именно сомкнуты в спокойствии. Выражение лица загадочно, глаза таинственны, проникали они в самую душу. Отошла я вправо — он на меня смотрит; передвинулась влево — следит за мной. Уже пошла, да обернулась — глядит, будто собирается мне что-то сказать.
Наконец, я в кабинете заведующей горздравотделом.
Кабинетик маленький, как клетушка. Вхожу смело: «Здрасьте, Анастасия Ивановна, пришла попрощаться с вами. Заодно попрошу вот сюда печать поставить». Подаю ей трудовую книжку, пальцем тычу, где она должна сделать оттиск. Заведующая взяла книжку, посмотрела, склонив голову направо, поворочалась на стуле, склонила голову налево и сказала: «Что же ты меня без ножа режешь?». Я ответила: договор у меня кончился, птица я теперь вольная. «Конечно, тебе домой надо, а у меня только в Шахтерске четыре вакансии, больных некому лечить. Поезжай в Шахтерск, дам тебе отдельную комнату и две ставки».
Я свое заладила: домой! Она свое: «Клавдия, ты же советский человек, комсомолка, войди в мое положение». Я вздохнула: «А кто войдет в мое положение?». Анастасия Ивановна взорвалась: «Ах, гак! Тогда вот тебе приказ: езжай в Шахтерск, а трудовую книжку я уберу под замок! — и захлопнула сейф. — Станешь упрямиться, так я знаю дорогу к прокурору, привлечем за дезертирство».
Пошла я, сама не знаю куда. Гордо несу свое горе, сдерживаю слезы, с вызовом всему белому свету стучу каблучками. Вдруг — вот-те на! — вывеска: «Прокурор г. Углегорска и района». Ага, так теперь и я знаю дорогу к прокурору, ходьбы тут десять минут. Конечно, понятие о прокуроре у меня было смутное, слышала только, как шутили: «Смотри, прокурор добавит!». Но раз уж меня им стращают, то лучше я сама пойду, чем стану ждать, когда к нему поведут.
Захожу в дощатый домик, оглядываюсь в темном коридоре, ничего не вижу с улицы. У раскрытого окна двое мужчин дымят папиросами. Увидали меня, подскочили: «Вы по повестке? К кому?». А я и не знаю, что такое повестка. Объяснила, что пришла сама по себе, хочу спросить у прокурора, как быть дальше. «Ну, это вот сюда, к Александру Ивановичу». Постучала я, переступила порог… Господи! Сидит передо мною тот самый странный мужчина, которого видела на портрете, смотрит сквозь очки тем же внимательным взглядом. Я смутилась. Он говорит спокойно: «Садитесь, пожалуйста. Я вас слушаю». Слова вроде казенные, а произнесены по-доброму. Рассказала я, что со мною случилось. «Напрасно вас пугают прокурором, — ответил он. — Анастасия Ивановна неправа. Я сейчас напишу записку и трудовую книжку вам выдадут».
