Как я свалила из Германии обратно в Россию - [43]

Строгая сестра умершей жены Ханса не сводила с него глаз, и я поняла, что время разговора подконвойной жертвы и обвиняемой ограничено.

Не сняв зимней куртки, Ханс прошел в мою комнату.

– Вот тебе немного денег. – Он с виноватым видом протянул несколько мелких купюр. – А там посмотрим, как дальше…

– А ты что, совсем не собираешься возвращаться, Ханс? Я тут одна… Новый год, Рождество… Саша полетел в Россию. Все меня оставили… И ты тоже… хорош муж… сбежал…

Родственница позвала из гостиной, и Ханс, как послушный пес, бросился к ней.

Я пошла за ним.

«Давай… Поговорили, и будет, поехали!» – как будто говорило выражение малоподвижного, делового лица надзирательницы господина Мюллера. А глаза кричали: «Нечего этой русской доверять. И давать ей ничего не надо! Она ведь не немка, чего ее жалеть! Чужая она нам. Чужая… И все тут. Кончено! Хватит!» Потом строгая конвоирша сказала:

– Ну что, Ханс, поехали. А то к обеду не поспеем…

Да, в их возрасте это было важно: вовремя трапезничать. Традиции… Традиции и ритуалы старого, правильного во всем поколения. Все должно быть «как у людей». Тут ничего не попишешь…

Видно было, что Ханс медлит. Он был у себя дома и мог здесь остаться, но… как же тогда сценарий брата? Как же весь план? Да и сестра его умершей супруги скандал устроит… Ничего не поделать… Нет, ничего не поделать…

«А так бы я с радостью… с радостью бы остался…» – было просто написано на его виноватом лбу.

Глава 47 Как жить дальше? Условия адвоката

Я позвонила в Россию, спросить у сына, как дела, и Саша начал умолять меня позволить ему еще на недельку задержаться у папы и бабушки. Я не знала, что ответить. Он должен был возвращаться в Германию в середине второй декады января. Чтобы принять окончательное решение, я отправилась к своей адвокатше.

– Конечно! Оставьте сына на время у родных, – мягко улыбнулась мне полная, уютная дама. – Это вам даже удобней. Пока его нет, потихоньку разберетесь и с супругом, и с претензиями иностранного комитета.

Адвокату-немке легко было давать такой совет. У нее никогда не было проблем с получением или продлением визы в Германии. Она не была в этой стране иностранкой.

Конечно, морально мне было бы легче, если бы Саша находился рядом со мной. Но в сложившейся ситуации у меня, похоже, не было другого выхода. И я решила последовать разумному совету опытного юриста – отсрочить приезд сына в Германию.

В середине января произошло небывалое: Ханс Мюллер наконец вернулся из вынужденного «отпуска» у родственников в родную квартиру. По его словам, он сам устал так долго «быть в гостях». Но я понимала: он выполнил волю брата. Сценарий отработан. И вероятно, как считал Хуберт, дело было сделано.

Несмотря на некоторое чувство вины, настроение у Ханса было прекрасное. На его стороне, как и до этого, находилась армия сочувствующих, поддерживающих, контролирующих и советующих ему, как поступать, как вести себя, что говорить… Он был у себя дома. Во всех смыслах. Он жил в родной стране.

На моей сторон ехоть и была юридическая поддержка, но не было близких людей, тех, кто помог бы словом, дал бы в это тяжелое время хоть немного моральных сил и надежды на будущее, на лучшее…

Переписка между нашими адвокатами продолжалась и обрастала все новыми подробностями: замечаниями о невозможности для «старого человека жить под одной крышей с неподходящей, по сути, персоной» (далее перечислялись болячки «старого человека» и его страдания), а также указаниями на то, что его супруга «должна самостоятельно жить и обеспечивать себя, так как вполне, согласно возрасту и состоянию, способна это делать»… Никому и в голову не приходило, что с работой на рынке труда Германии не так все просто и что женщине в возрасте тридцати восьми лет (тем более иностранке) нелегко найти работу, целиком и полностью ее обеспечивающую.

Я, естественно, писала уже не десятки, а сотни заявлений на работу, включая волонтариат. Для последнего мой возраст превышал желаемый. А для нормальной работы в Германии у меня не было местного диплома об образовании (кроме курсов менеджмента), на основании которого эту самую работу можно было бы найти – да еще так быстро, чтобы жить самостоятельно и только на свои заработанные.

Видит бог, я стремилась к независимости. Но мой диплом филолога Ленинградского университета, где согласно английскому переводу и решению Гаагской конвенции, стоял статус «magister» (академик), не был признан в Германии. А поскольку в этой стране на документы, дипломы и сертификаты смотрят так же строго и требовательно, как на чертежи космических кораблей, шансы на получение приличной работы были ничтожны.

Даже работу ниже моей квалификации, например в офисе, было трудно найти. Я владела современными компьютерными программами и могла работать как секретарь или помощник. Но работодатели предпочитали молодую, а значит, дешевую рабочую силу. Не говоря уже о том, что в этой стране процветала дискриминация иностранцев. Другими словами, если на одно место подавали заявления немка и иностранка, работу получала, конечно же, немка. Это было естественным ходом вещей. Исключением мог стать только тот факт, что иностранец имеет диплом и отвечает требованиям работодателя на все сто. В этом случае можно было рассчитывать на «справедливость». Сами по себе умения и таланты здесь никого не интересовали. Уже не говоря о том, что «витамин B» был решающим аргументом в получении рабочего места.