Как я стал знаменитым, худым, богатым, счастливым собой - [43]

— Да, и у них есть министр юстиции. Это не означает, что у них есть правосудие.

В этом был смысл. Единственная культура прилетала в Катар на самолете, утверждала Лиза. Артисты и авторы прилетали ежедневно. И это как лобстеры от Мане.

— Хорошо, но у них есть музей. Я видел на карте, — я не был готов сдаваться. — Если у них есть музей, то должна быть и культура.

Лиза скромно улыбнулась:

— А вы видели их музей?

И вот я здесь, возле музея. Первое, что бросается в глаза в этом приземистом бетонном здании — что это, вероятно, единственное во всей стране здание, не оборудованное кондиционерами. Может, задаюсь я вопросом, это попытка продемонстрировать сложности катарской жизни до эры кондиционеров? Духота внутри бетонного помещения невыносима. За секунды реки пота заливают мой лоб, затекая в глаза и обжигая их.

На мое счастье, нет причин задерживаться. Выставка, одним словом, жалкая. Лиза замечает стеклянную вазу, в которой собрано что-то, что напоминает обрезанные ногти верблюдов. Это выставка народной медицины, с ударением на «народной». Читаем плакат: «Банки использовались, чтобы уменьшить кровяное давление, симптомами которого были головная боль и обморок». Непонятно, были эти симптомы вызваны кровяным давлением или же применением банок. Картинка показывает старого человека с огромным черпаком, прикрепленным к его голове, и струящейся в пластиковую банку кровью. Полагаю, в Средневековье это было известно как кровопускание.

Одна из более интересных вещей — серия фотографий Дохи с воздуха, снятые в 1947-м, 1963-м и 1989-м. В каждой фотографии можно видеть, как увеличивается и расползается город, похожий на пятно чернил.

Мы бродим без цели по дворику, где предполагаемый бриз разгоняет духоту. Может, это жара так действует или же унылый музей, но Лиза вдруг рассказывает мне про свое прошлое. Оно очень схоже с прошлым Катара: беспокойное, непостоянное и с большими полосами потерянного времени. Пока Лиза раскручивает свою историю, я не могу чем-то помочь, но задаюсь вопросом: что, если у каждого есть свой персональный музей и самые настоящие здания посвящены рассказу наших историй? Музей Лизы был бы немного депрессивным, очень похожим на Катарский национальный музей, только с кондиционерами и, возможно, без обрезанных ногтей верблюдов. Экспозиция демонстрировала бы пыльный пластиковый бокал, который впитал первый напиток Лизы. Ниже была бы подпись: «Стакан, в котором Лиза в 10 лет смешала скотч, ром и джин, полученный от ее родителей». Другая экспозиция показывала бы настоящий ярко-оранжевый «Понтиак ЛеМан», в котором она хотела сбежать из дома в 15 лет. И смотрите, прямо здесь — точная реплика реабилитационного центра в Коламбусе, Огайо, в который Лиза вошла в 19 лет. Рядом, если пройдете в этом направлении, мы входим в ранний тунисский период. Лиза отрезвела и присоединилась к Корпусу Мира. Они послали ее в Северную Африку, в Тунис. Все хорошо, но… о, нет… что это? Картинка Лизы с бутылкой пива в каждой руке и сигарета, гуляющая из угла в угол во рту. Мы входим в эру рецидива. Плакат говорит нам, что Лиза вывалилась из вагона и сильно ударилась. Ее эвакуировали в Амстердам на пути домой, но она не хотела ехать. А Лиза никогда не делала то, что не хотела. Поэтому он прибегла к одному старому трюку со времен улицы Оборванцев. Она действовала как сумасшедшая. Прокрутим зернистое видео Лизы из аэропорта Амстердама «Схипхол». «Извините, вы знаете, что скоро конец света?» — говорит она. Снова и снова, всем, кто слушает и не слушает ее. Голландские власти заперли ее в психиатрической лечебнице. Ей давали медикаменты, которые Лиза проворно прятала за щеку, только притворяясь, что проглотила. Другой старый трюк старых дней. Наконец голландцы сдались и посадили ее на самолет в Америку. В самолете у нее был секс в туалете с длинноволосым парнем, которого она только что встретила.

Надеюсь, вы покидаете музей Лизы с тем же ощущением, что и у меня: теплым и неопределенным, желая ей чтобы она, наконец, достигла эры Золотого века в классе йоги и на собраниях анонимных алкоголиков. Пусть Лизе повезет, как Катару. Пусть она найдет огромные запасы природного газа глубоко в недрах ее песка.

На пути обратно к машине я думаю о том, каким бы был мой музей? Он представляется мне пустым, и это беспокоит меня. Неужели кривая моей жизни так неприметна, так аморфна, что ни один куратор не смог бы рассказать историю моей жизни, собрав все моменты под одной крышей?

— Я была права или как? — спрашивает Лиза.

Да, я уступаю, она права. Катар не имеет культуры. Честно говоря, не могу обвинять их в этом. Если проводишь несколько тысяч лет, карабкаясь по пустыне, спасаясь от жары, не беря в расчет племена захватчиков, то у вас тоже не было бы времени на культуру. Коротко говоря, жизнь слишком жестока для культуры. Сегодня же она слишком комфортабельна, чтобы появилась культура. «Современные города, современная городская обстановка — все это места социальной активности и интеллектуального возмущения, совсем не комфортабельные места», — делится наблюдениями британский историк Питер Холл.