Как я охранял Третьяковку - [6]

В общем, двести грина за такую работу – вполне нормально, а желать большего – это уже, знаете ли, наглость. Наглость, переходящая в безумие.

Впрочем, Кулагин честно предупредил, что в зарплатной песне имеется одно «но». Возможны небольшие задержки с выплатами. Не-боль-ши-е.

– Ничего ужасного, поверь. Буквально на пару-тройку дней иной раз задержат… Но это вполне терпимо, – уверял меня Кулагин.

– Конечно, терпимо! – вскричал я. – Мы потерпеть готовые!

К слову сказать, и исключительно между строк. Описываемый разговор происходил в начале июля, стояла африканская жара, я ходил в шортах, томимый зноем и неясными порывами. Двадцатого числа, пройдя через невероятные испытания, мне удалось-таки устроиться на эту работу. А первые деньги в Третьяковке я получил, когда выпал снег, в середине ноября.

Кулагин, заклизми его в отверстие, тем временем прямо соловьем заливался:

– Скоро, – говорит, – все лицензии получим, будем со стволами ходить, как Чак Норрис в сериале «Техасский рейнджер».

– Блин! – сробел я. – А это обязательно?

– Да нет, ну что ты! – отвечает он, сообразив, что загнул лишнего. – По желанию.

Ох, ё-ё-ё… Зато, говорит, вообще – лепота и парадиз! Девки так и шмыгают, только вот разве что из штанов не выпрыгивают при виде бравых секьюрити.

– А сам-то, – спрашиваю, гаденько хихикая, – того-самого?

– Семерых! – небрежно бросил Кулагин.

И ни один ведь мускул не дрогнул на подлой роже!

Что уж там говорить, если начальник смены – выпускник МИФИ, без пяти минут кандидат наук, душа-человек.

«Ух, ты! – думаю с замиранием сердца. – Вот он мой большой шанс! Заветная собачья мечта…».

– Старина! – истово взмолился я. – Поспособствуй, замолви там словечко!

Старина подулся для порядка, припомнил мне пару моих собственных особо циничных шпилек про «сорговское» творчество, но все же обещал похлопотать.

– Да уж, ты похлопочи там, голубчик! Не забывай старика! – заискивал и лебезил я.

2. «Сектор чист! Заходим!»

Через несколько дней благодетель мой позвонил и передал короткие инструкции. Мне надлежало, одевшись во все самое лучшее, поутру подъехать к Третьяковке и занять позицию подле каменного изваяния основателя Галереи, а дальше положиться лишь на провидение, да на его кулагинскую ловкость и обходительность. Он, мол, старый пройдоха все устроит. В назначенный час я барражировал в условленном квадрате.

Было довольно рано, но уже жарко припекало солнышко. На фигурном заборе каслинского литья сидела пара случайных ворон. Из привратной будки на меня подозрительно пялился милиционер, поминутно переговариваясь с кем-то по рации. Я делал вид, что ничего странного не происходит, и с самым беззаботным видом разглядывал цветочную клумбу. Милиционер не верил в мою гражданскую непорочность ни на грамм, и со свойственной всем милиционерам бестактностью совершенно не скрывал этого. Наконец, когда я уже окончательно приготовился быть свинченным в участок, откуда-то из-за угла с чашкой в руке появился Алексей Александрович, друг сердечный.

Одет он был на мой вкус странно, даже крикливо. Довольно неплохой двубортный пиджак дорогого сукна дополняли какие-то убогие шаровары, немыслимая ядовито-голубая рубашонка и маленький черный галстук на резинке. Перехватив мой недоуменный взгляд, Кулагин не замедлил с разъяснениями:

– Из-за жары я облачился в слаксы. Тропический вариант униформы корпуса Роммеля, хе-хе.

Э, думаю, брат, ну ты загнул загогулину! Повидал я в жизни слаксов – и польских, и армянских, и кооперативных, и артельных, и всяких разных… Но то были просто всем слаксам слаксы! Домашние порты турецкого гастарбайтера на привале – вот что это было такое на самом деле. Вслух, естественно, я ничего говорить не стал, имея в виду пикантность ситуации.

То есть вообще ничего не говорить было бы невежливо – человек все-таки старался, наряжался в дивные материи, хотел быть прекрасным и актуальным. Поэтому с притворной (ох, весьма притворной!) завистью оглядев кулагинские штанцы-самостроки, я с чувством произнес:

– Э-э-э, шайтан… Да ты прямо казуал, блин. Иствикский красавец! – и этак выразительно-восторженно поцокал языком.

Лучшего и придумать было нельзя, так как нет для старины на свете более приятной вещи, чем вид завидующего ему меня. Сопровождаемый Кулагиным, я проник под своды ГТГ. Думал ли я, что в ближайшие два с половиной года буду входить в эти двери и выходить из них намного чаще большинства своих сограждан? Конечно, нет. Ан, так все и сложилось. Но погоди, нетерпеливый читатель, не торопи автора! Э… Ты еще вообще здесь, нетерпеливый читатель?

Внутри было все в мраморе и приятно прохладно.

– Система кондиционирования воздуха, – пояснил мой провожатый. – Микроклимат, постоянная влажность, тыркал-пыркал…

– Д-а-а… Внушаить… – вынужден был согласиться я.

Надо же, какая трогательная забота о достоянии республики!

Со временем мой восторг поубавился, конечно. Окончательно он сошел на нет уже следующим летом, которое выдалось исключительно теплым. В самый неподходящий момент главный холодильник Галереи вдруг сказал «прощай, прости» и сдох в страшных корчах. Половина финских кондиционеров из глупой механической солидарности тут же отказалась продолжать работу в такой невыносимой обстановке, а другая половина принципиально давала нагора лишь треть проектной мощности. Атмосфера прямо на глазах накалялась во всех смыслах.