Как я ловил диких зверей - [22]

Усы тигра осторожно вытащили. Их продают малайским и китайским докторам, которые жгут их и золу употребляют как лекарство. Внутренности также сохраняются: их сушат, и китайцы считают их хорошим лекарственным средством. Зубы берут на амулеты.

У туземцев был свой порядок, как делить добычу. Все обошлось вполне дружелюбно. Я взял себе когти. Для них всегда есть сбыт: суеверные люди и в Европе, и в Азии употребляют их как талисманы. Тот, у кого на часовой цепочке висит тигровый коготь, может быть спокоен, что он застрахован от бед! В зоологических садах и зверинцах зверям в клетках делают «маникюр». Их веревками притягивают к самой решетке, так чтобы лапы высовывались наружу, и в это время обрезают им когти почти до самого мяса. Как они воют! Но для сторожей было бы слишком опасно оставлять когти в их естественном состоянии.

Наша компания возвратилась в кампонг с ликованием — не столько оттого, что убили тигра, сколько оттого, что я выдержал испытание. Когда под моим надзором сделали несколько сеток, я созвал мужчин, чтобы объяснить им, как эти сетки должны быть пущены в дело.

Настала ночь. Принесли факелы. Они были сделаны из дамара, горючей древесной смолы, вложенной в скрученные пальмовые листья, и давали дымный красный свет. Я начертил схему на песке при свете этих факелов и объяснил им так, как объяснил бы у нас, чтобы понял восьмилетний ребенок. Они кивали головами. Говорили: «Иа, иа», но, очевидно, не понимали ничего. Усилие утомляло их.

Абдул Рахман дотронулся до своего лба:

— Туан, они не могут понять на песке, что тут изображены деревья в джунглях и сетки. Когда их глаза увидят это, они поймут.

На следующий день я отправился выбрать деревья, пригодные для сеток, и нашел по крайней мере десяток таких, у которых на коре были свежие следы леопардовых когтей. Леопард, как кошка, привыкает к месту, и, где побывал раз, наверно, опять пойдет туда же. К счастью, пока я еще не взялся за дело, я вспомнил об обезьянах. Местность кишела ими, и любопытству их нет пределов. Если обезьяна заметит одну из моих веревок, привязанных к верхней ветке дерева, она постарается развязать узел или начнет лазать по веревке, чтобы разузнать, в чем дело. Чтобы избавиться от этой опасности, мы решили — после того как вся предварительная работа с сетками была закончена — смазать и верхнюю ветку и самую сетку птичьим клеем, который сделан из смолы и каучукового дерева. Этот клей употребляется туземцами как средство для ловли обезьян и даже тигров и леопардов. Способ ловли животных очень прост: охотник смазывает листья птичьим клеем. Животное наступает на них, и как только его лапа попадает в клейкое вещество, оно уже не может ее вытащить. Зверь старается откусить лист, но тогда он попадает в клей мордой, и в конце концов он весь оказывается вымазанным клеем. Это приводит его в полное бешенство и делает таким беспомощным, что поймать его уже ничего не стоит.

В данном случае мы могли защитить всю нашу ловушку при помощи клея, кроме, конечно, места у самого отверстия. Это оставляло обезьяне возможность забраться в сетку и, прыгнув, сломать ветку; но на этот риск приходилось идти.

Я с величайшей заботливостью устроил все сетки, относясь к делу с интересом и волнением изобретателя.

В каждую из сеток мы привязали по паре хороших бойких кур и вернулись в кампонг, где, должен сознаться, я провел бессонную ночь.

Около восьми часов утра на следующий день мы отправились взглянуть, что-то нам послала судьба. Со мной было человек двадцать. Первая сетка была пуста. Но на ней сидела глупая обезьяна и без умолку болтала. Она вымазала лапу в птичьем клее и попортила бечевки из ратана, которые держали отверстие открытым. Мы поправили ловушку и отправились к следующей. Тоже пуста. Мы приближались к третьей, Абдул Рахман шел впереди. Завидев ее издали, он остановился как вкопанный, поднял предостерегающим движением обе руки и продолжал стоять безмолвно и не двигаясь. Я подбежал к нему. Он обернулся и взглянул на меня странным, точно помраченным взглядом. Этот человек, выросший на окраине джунглей, увидел что-то, что испугало его… С минуту я ничего не понимал. Я ясно видел сетку: она мешком свешивалась с верхней ветки, сильно растянутая. Очевидно, в ней было какое-то животное. Но тут случилось нечто странное, чего мне еще в жизни видеть не приходилось. Мешок медленно покачнулся сперва вправо, потом влево и наконец поднялся прямо вверх. Когда он приостановился в воздухе — без всякой точки опоры снизу или сверху, — то опять покачнулся пугающим движением, медленно опустился и повис. Люди столпились, глядя на чудо. Я слышал их прерывистое дыхание.

— Ханту!.. Иа, ханту! (Дух!.. Да, дух!) — перешептывались они.

Все кругом было полно суеверного ужаса. Такие вещи заразительны. Я никогда не видел до тех пор, чтобы так необыкновенно нарушались законы притяжения. Абдул Рахман заговорил:

— Уйдем, уйдем, туан!..

Тут я словно очнулся и кинулся вперед. Солнечные пятна мешали мне видеть хорошо, и я все понял, только когда почти вплотную подбежал к сетке. Облегчение мое выразилось в том, что я заговорил по-английски, — на языке, на котором я не говорил месяцами. Я поймал себя на том, что закричал во всю глотку: «Этого и спьяну не увидишь!»