И тут на меня вдруг находит затмение. Я с силой отрываю ее от себя, силой ставлю на пол, шлепаюсь на колени, задираю ее юбку и приникаю губами к тому белому пятнышку кожи в дырке на колготках. Дальше – еще круче. Я рывком расширяю эту дырку и целую (безумие!) обнажившуюся ногу. Люся что-то бормочет и (видать, у нее тоже затмение) нагибается, чтобы мне было удобнее… Тогда я стаскиваю с нее колготки (неслыханно!), она мне помогает (это же разврат!), я целую ее бедра, ее влажные паховые складочки, ее рыжий курчавый лобок (и это делает директор фирмы?!). Я явственно ощущаю запах ее желания, и он… да, он окончательно лишает меня внутреннего достоинства и степенности руководителя фирмы.
Мы вместе стаскиваем ее трусики, мы торопимся, словно это последнее, что нам позволено сделать в этой жизни. Трусики скручиваются в жгут, жгут оплетает Люсины щиколотки. Люся падает, стукается затылком об пол (хорошо, что я заказал в кабинет этот густой зеленый ковролин), с нее слетают очки.
– Мне не больно, мне не больно… – шепчет она.
Да если бы и было больно, разве бы это нас отрезвило?…
Она лежит, распластавшись, на ядовито-зеленом искусственном мху, а я подбираюсь к ней, словно игуана. Из приемной доносятся телефонные звонки. К черту звонки! Доносятся голоса служащих (проклятье – дверь же не заперта!). Кто-то приоткрывает ее (обморочная тишина), затем дверь панически захлопывается. Позор! Позор!.. И это все она! Сейчас я разорву эту бестию на кусочки! Но для начала я пытаюсь разодрать в разные стороны ее ноги. Она выворачивается, становится на четвереньки и ползет под стол, ее попка призывно белеет оттуда. Я ползу следом, настигаю ее, натягиваю… нет, не ее, а какой-то шнур, со стола что-то хряпается на пол, кажется, мой верный Goodwin. Дальнейшее свершается в ногах моего директорского кресла (мне до сих пор стыдно перед ним).
Посреди кабинета валяются мои брюки, Люсины растерзанные колготки и скрученные трусики… В дверь кто-то робко стучит.
– Нельзя!!! – рявкаю я.
Нельзя, ведь я еще должен проверить, врут ли американцы в своих фильмах, якобы это весьма удобно и экстатично – когда женщина на столе. На знаю, удобно ли Люсиной спине на степлере и кипе бумаг, но мне… мне очень, мне еще никогда не было так очень!..
…Тяжело дыша, я полулежу в своем кресле, Люся хлопочет вокруг, приводя в порядок меня и кабинет – застегивает на мне рубашку, повязывает галстук (да кто же его так повязывает!), собирает разбросанные документы.
Я с удивлением прислушиваюсь к себе. Что это было? Я, деловой человек, солидный бизнесмен, кандидат экономических наук превратился в безумного самца… Что эта пигалица сделала со мной? А может, все дело в обстановке? Дома, в заранее заданных комфортных условиях я ничего подобного не испытывал.
А в конце рабочего дня я чуть было не подрался со Славой. Он щекотал цветком гвоздики Люсину шею, когда я выглянул из кабинета.
Я опасался, что после случившегося Люся поведет себя по-другому, более развязно что ли… Но она все так же сникает в моем присутствии, а работает еще более старательно. Когда же я бываю расстроен, рассержен, все эти психологические удары она безропотно принимает на себя. И… я постоянно ее желаю. Я понимаю умом, что в ней вроде бы нет ничего особенного, я бы не взял ее с собой ни на представительный фуршет, ни в жены. Но… меня тянет к ней и все тут! И это держит меня на взводе, делает меня яростным (в хорошем смысле этого слова), решительным, удачливым (особенно в общении с деловыми женщинами, которые вдруг стали гораздо сговорчивее).
В общем, скажу прямо: это делает меня счастливым.
И ко мне как-то уже не приложишь слово «холостяк»: в моем офисе активно протекает и моя деловая, и моя личная жизнь.
Вывод: неброская, но желанная и всецело преданная душой и телом секретарша – вот то, о чем только может мечтать руководитель фирмы, поверьте моему опыту.
© 2007, Институт соитологии
