Как выжить в НФ-вселенной - [6]

Достичь этого можно разными способами. Некоторые техники самоэлиминации широко освещены в соответствующей литературе, но простейший метод, как я выяснил, — технологический. Жить так, как живу я, — значит не держаться раз выбранной линии. В принципе не выбирать какого-либо пути. Не быть там, где твое место. Первым эту идею применил на практике мой отец — он часто, сам о том не подозревая, опережал свое время.

Но вот что получается в итоге. Вот как обстоят у меня дела нынче, здесь, так сказать, и сейчас. Матушка моя обретается внутри Концентрированной шестидесятиминутной хронопетли Полчинского, 650-я модель — среднеценовое предложение от «Планк-Уилер Индастриз», специализирующихся на малоформатных решениях в области готовых жизненных шаблонов. Жизнь на полном НФ-обеспечении — вот что это такое. Будучи буддисткой, мать верила, что с помощью медитации можно вырваться из плена подслеповатого сознания. Теперь же она своей волей заперта в одном и том же часовом промежутке существования, выбранном ею самой. Одни и те же шестьдесят минут — снова и снова, столько раз, сколько она ни пожелает.

Ее выбор пал на семейный ужин воскресным вечером — гипотетический ужин, в действительности именно такого не было. Она переехала и живет теперь в пятиэтажке без лифта, второй этаж, одна спальня, раздельный санузел, гостиная, она же столовая, и крохотная кухонька. На маленьком балконе — цветочки, домашние растения в горшках да пара кустиков каких-нибудь помидоров-баклажанов по сезону.

650-я — не самый плохой вариант. Все стандартные опции включены, возможность самостоятельного выхода из цикла и так далее. Я, конечно, хотел бы купить ей «Юртсевер-800» — там и закольцованный отрезок на полчаса длиннее, и иллюзия свободы воли более полная. Но это уже премиум-класс, для меня слегка крутовато. Я помню, как мы ходили тогда с матерью в демонстрационный зал, потом сидели в офисе продаж, листали проспекты, прихлебывали жиденький кофе из пластиковых стаканчиков и делали вид, что никакого «Юртсевера» не существует в природе, а стало быть, и говорить не о чем.

Я иногда заглядываю к ней, смотрю, как она со счастливым видом хлопочет у стола, беседуя с моей воображаемой копией. При желании я мог бы тоже принять участие — достаточно позвонить в дверь. Думаю, все будет вполне ожидаемо: она откроет, обрадуется, как будто в первый раз. Чмокнет в щеку и, сняв фартук, отправится звать к ужину голограмму отца, оставив меня накрывать на стол. Но я никогда не звоню в дверь, так что она довольствуется моим призрачным двойником, личность и физический облик которого на самом деле всего лишь набор закодированных данных. И я думаю, что на самом деле ей с ним лучше.

Конечно, не идеальная жизнь, но, по-видимому, это то, что ей нужно — такое вот, в грамматических терминах, продолженное прошедшее, длящееся и повторяющееся. Существование на грани сна и яви. Уютный час в кругу близких, за ужином, которого — хоть он и мог состояться в какой-нибудь из счастливых для нашей семьи дней — на самом деле все же никогда не было. Час, который идет беспрерывно, по кругу, снова и снова, но при этом давно уже прошел. Она находится там уже довольно долго и оплатила еще за десять лет вперед, истратив все свои пенсионные накопления. Даже не знаю, что будет потом.

В общем, матушка моя обретается внутри петли Полчинского, отец пропал, а сам я не вылезаю из своей коробки, той, над созданием которой мы столько трудились с ним вдвоем. Мы только этим и занимались. Все мое детство вокруг были одни сплошные коробки. Большой коробкой был гараж, в котором мы работали, холодной, залитой резким светом от одной-единственной лампочки в пластиковом оранжевом кожухе, свисающей с ввернутого в потолок крючка. Провод удлинителя протянут к розетке в дальней стене прямо под колесами машины и перекинут через капот. Главное — работает, а остальное нас не волновало, и так было во всем в нашей домашней лаборатории. Здесь мы шли к чему-то, здесь отец шел к чему-то в себе.

Мы рисовали схемы — прямоугольные и квадратные коробки, строили графики на миллиметровке, разбивая бесконечное пространство на крохотные двумерные коробочки. Большие железные коробки-макеты заполняли коробками поменьше, и на каждой снова были квадраты и прямоугольники, соединенные стрелками, объединенные в контуры, — принципиальное описание механизма хронопутешествий. В эти коробки мы загоняли язык, законы логики, грамматики и синтаксиса, создавая первый грубый прототип той коробки, в которой я сижу сейчас. Прототип, существование которого осталось неизвестным, а авторство изобретения — нераскрытым. Мы составляли формулы, в которых константой была печаль, а значения скоростей, необходимых для высвобождения из плена времени, получались, на первый взгляд, совершенно недостижимыми. Там было еще много всяких странных величин, и все они запечатлевались символами на коробках и впечатывались в нас, в наши души, в его душу. Отец хотел создать устройство для движения сквозь пространство вероятностей к счастью — или к чему-то другому, уж не знаю, к чему он там стремился, — и мы забирались в коробки и в коробки внутри коробок, и еще глубже, и еще.