Как весть о том… - [11]
Шрифт
Интервал
О, Боже правый! Этих – отрезви,
Кривляющихся в лапах святотатца.
«Наполнен мир сияньем и тоской…»
Наполнен мир сияньем и тоской
И пальцами лучей тенистость лепит,
Едины в нём кладбищенский покой
И молодой листвы задорный лепет.
Лишь слова жрец, как древний иудей,
Пытает камни слов – звучать им нечем.
Ну как, век коротая средь людей,
Не сознавать, что слишком человечен
И свет в листве, и шорох от костра?..
Оставь тщету! Тогда поверить смог бы
У дерева бессмертья – в тень креста,
У дерева познанья – в поиск смоквы.
Олеся Матяш «Путь в храм». Масло, холст, 50 х 40, 2012.
Татьяна Ефимова «Мадонна с кистью винограда». Вышивка крестом, канва «Аида», нитки «Мулине», 49 х 34, 2004.
Рождение таинства
Черновую кровь фантасмагорий
Ночь пыталась – не заговорила.
Винограда кисть, как снег Маджоре,
По письму парсунному парила.
Молний кривь иль византийства ересь
В папской зале витражи корёжит?
Но Мадонны утреннюю прелесть
Будто привкус каперсов тревожит.
В час, когда дрова забудут плакать,
В жадности признается им пламя,
Виноградин претворённых мякоть
Ты припомнишь тихими губами.
«Опять растрезвонило эхо листвы…»
Опять растрезвонило эхо листвы
В посаде прибрежном и птичьем,
Что юному дню не сносить головы
С его простодушным величьем.
На что уж предтеча был скрытен и горд,
А чёрным клинком обезглавлен.
Я помню багровую накипь аорт,
Питавшую повесть о Савле.
«Когда и в будущем одна печаль руин….»
«Мы, оглядываясь, видим лишь руины».
И. Б.
Когда и в будущем одна печаль руин,
О, как во сне шепчу я жизни имя!
И губы тянутся к трилистникам терцин,
Воркуют голуби, как на карнизах в Риме.
На форум дня стремятся лепестки,
Воркуют голуби, и помогаю им я.
В календы крошками кормила их с руки,
Смеясь, календул городских подруга.
И на колени опускались голубки,
На платье жёлтое, не ведая испуга.
Что миг? Что вечность? Дымная вражда.
О, если б выпасть из её пустого круга!
Брать хлеб доверия, ценить тепло гнезда…
Ватикан
Твой каждый камень дьявольски красив,
Бог-Ватикан! Свой каменный массив
Богам и смертным ты явил, как вызов!
Мы на твоих ладонях площадей
Похожи на испуганных детей,
Блуждающих средь арок, стен, карнизов…
На площади пригрезится ли мне
Понтифика усталый взгляд в окне
Библиотеки папской, или это
Лишь преломлённый отсвет в витражах
Иль блеск на алебардах-бердышах
Охранного гвардейского дуэта…
А уходя, спиною ощутив
Органной мессы сладостный мотив,
На мост Святого Ангела ступаем
И, как во сне, границу двух миров
Пересекаем, глядя в Тибр, как в ров,
Где мрак тюремных стен неисчерпаем…
«Не ливанский елей…»
Не ливанский елей
И не ладан коринфских нагорий,
А родных тополей
Распростёрлась весенняя горечь.
Будто время горчит,
И остаток, оплывший на срезе,
Весь – подобье свечи
За любимые выси и веси.
Что же сини молчат —
Распахнувший был молод и весел!
Что ж струится печаль,
Будто Сити и Роси кто бросил…
Груды прутьев, земля
И ледок, пережжённый как сахар.
Лишь горчат тополя,
И садовник не ведает страха.
Возвращение Казанской
Были вбиты крюки и один – прямо в сердце печальное Девы,
Два других – в облака, и ещё один – в руку, подъятую строго.
Чтоб держать стеллажи с документами мёртвых. О, где вы,
Прежде жившие, память хранившие и распинавшие Бога?
Я один из вас, люди, я помню, как плакали фрески, оттаяв,
Как снимали коробки и доски, из стен вынимали крюки.
Как металась под куполом тёмная и леденящая стая,
И под мартовской резью я долго страдал от звенящей тоски…
«Он суетился, напрягался, жил…»
Он суетился, напрягался, жил —
И вот лежит. И неподвижность эта
Покойных черт и вытянутых жил
Противоречит всем стремленьям света.
А луч-сосудик тянется к лицу,
Столбцом пылинок пойманных играя.
Не так ли вот влечёт к сияньям рая
И духа невесомую пыльцу?
Померкнет луч – затеплится лампадка,
Домашний оживёт иконостас…
А если тот, чья так тиха повадка,
Лишь спит, живее всех живых из нас?
Инок
В сумерках по хляби шёл, по полю,
Поднял взор – и не нашёл колодца.
Вдруг припомнил: не за труд и волю —
За смиренье благодать даётся.
Вот, решил от братьев удалиться,
Да воды, больные, захотели.
Гнал себя: позволил простудиться,
Проще быть внимательным – в метели.
Стал. Молился молча, неторопко,
Пред Всевышним наша доля – смердья.
И сквозь вьюгу проступила тропка —
Нет греха, что больше милосердья!
Весь иззяб, ища лесную рамень,
Отыскал застывшую колоду:
Или думал, что во всём исправен? —
Всё корил, зачерпывая воду.
«Если память лишь тлен, если жизнь лишь сон…»
Если память лишь тлен, если жизнь лишь сон -
Что останется, что будет душу звать?
Золотой Керулен, голубой Онон?
Или Волга весной станет лёд ломать…
Сказки таинств лесных, быль прямых степей —
Что пригрезится, что будет душу греть?
Вылетал богатур, мощный Челубей.
Выезжал Пересвет – инок или кметь?
Только ветры поют «степь да степь кругом».
Новый век. Новый труд. Нужен вновь Святой,
Чтоб единой судьбы не разъять огнём,
Чтоб единой земли не разлить водой.
«С верой в землю жить… А вот без веры…»
С верой в землю жить… А вот без веры
Проживи, не сникнув, не предав,
Отметая прошлого химеры,
Никому не делая вреда…
Жаль, что не рождён для службы царской, —
Веру в землю мог бы заслужить.
Только мир – охвачен свистопляской,
Чем в нём, кроме слова, дорожить?