Как убить золотого соловья - [29]

– А потом он возвращается в родную деревню к своему комбайну, и каждое воскресенье эти лабухи играют на танцах… – предложил я приемлемую, на мой взгляд, развязку душераздирающего сюжета.

– К какому комбайну? – растерялся Анди. – Я что, сказал, что он комбайнер?

– В общем-то нет, просто…

Анди присвистнул.

– А я и забыл, что у этого типа должна быть профессия… Постой, может, сделать из него механизатора?

– Годится, ловкий ход.

– Но главное впереди, – ликовал Анди, – главное – интрига!

– Как, это еще не все? – притворно ужаснулся я. На самом деле бред диск-жокея меня искренне забавлял.

– Да что ты! В этой дыре, где он, стало быть, работал механизатором, у него была девица!

– Маруна, – предложил я, но в голове Анди созрела другая идея.

– Да не Маруна, а Итка. Эта его девица тоже пела с теми лабухами. А когда он дернул в Прагу…

– Кто, козел? – перебил я.

– Ну да, этот идиот, – продолжал Анди. – Их, как говорится, развела судьба, и вот Итка получает письмо от одной популярной певицы: перестань, мол, зариться на своего дружка, мы, мол, с ним собираемся пожениться. Потому как она знаменитая и этот тип тоже таким станет.

– Но ведь она, эта твоя знаменитость, не могла знать…

– Чего? – забеспокоился Анди.

– Прославится козел или нет.

– И не знала, – горячо начал объяснять Анди, – но ведь она в него втюрилась.

– Так что бы ей, при ее-то блате, не помочь ему? – поинтересовался я, злорадствуя, что Анди заблудился в дебрях собственного сюжета.

– Э-э, ты ее не знаешь, – глубокомысленно подмигнул Анди, – такая, между нами говоря, стерва!

– Кто? Маруна?… То есть нет… Итка?

– Да нет же, – сказал Анди, – я про певицу. Она представляла себе дело так, что этот тип пробьется сам.

– А когда он не пробился…

– Ну да, – закончил Анди, – она его бросила.

– Зараза, – подытожил я.

– Не говори, – согласился Анди.

– И чем же это все кончится?

– Что – все?

– Да эта история с козлом и Иткой, которой та зараза написала письмо.

. – Они поженятся, – восторженно объявил Анди, – Итка его простит.

– Обалдеть, – я был просто сражен, – ничего не скажешь, Анди, здорово закручено.

– Правда? – обрадовался диск-жокей. – Меня, понимаешь, тошнит от всяких там подделок под Шекспира и компанию.

– Верно, – сказал я. – Оригинальное творчество – великое дело.

– Не прибедняйся, Честик, ты тоже кое-что можешь!

– И мне так казалось, – голос мой окрасился скорбью, – но вашему сюжету остается только завидовать.

– Смотри не укради!

– Боже сохрани, – развеселился я, – честное слово, не украду.

– Ты настоящий друг, – похвалил меня Анди. – На премьере в Карлине мы с Томом оставим тебе место в нашей ложе.

– Спасибо, – растрогался я.

– И тут такой прокол, – погрустнел Анди. – Я-то думал, что Итку, этого самородка из глубинки, будет играть Зузана.

Зузана… Слова Анди вернули меня от беспечной болтовни к горькой действительности. Так вот как выглядит мюзикл, который, согласно вчерашним откровениям Гертнера, был списан с нашей истории. У меня не было причин не верить простодушному Анди. Да, узнать нашу историю во всем этом мог бы, сняв слой всевозможных напластований, только искушенный психоаналитик. И Томаш еще мечтает о Карлине! Какое счастье, что Зузана Умерла…

– Я думал, у вас дело на мази, – сказал я Анди, – ведь ваш мюзикл вроде бы ставят в Жижкове на Малой сцене?

– Ну да, мы репетировали в субботу допоздна, но это все еще в процессе становления, ясно? «Работа в процессе», Джойс, понял?

Речь Анди пестрила этими двумя словечками, «ясно» и «понял» со знаком вопроса, хотя ничего такого, что требовало бы приложения усилий для уяснения и понимания, он не высказывал. Всякий раз, когда с языка Анди слетало: «И вот я перешел улицу, понял?» – мне хотелось вставить: «Как не понять, Анди, ты перешел улицу!» Впрочем, моя душевная чуткость никогда не позволяла мне вести себя так недостойно, и я трусливо уверял себя, что тут виновата скорее наша родная речь, чем интеллектуальные потенции ее осквернителя.

– Как бы то ни было, Зузане эту Итку уже не сыграть, – хмуро сказал я.

– Прости, – застонал Анди, – я, наверное, натрепал много такого, что тебе больно слышать! Но все же имей в виду, Честмир: если не в Карлин, то на Малую сцену, на премьеру, ты просто обязан прийти.

20

– Cui bono? – спросила Геда. – Кому на пользу? Было начало второго. Мы сидели в комнате Геды в редакции «Подружки».

– Это все теория, – возразил я. – В нашем случае ответ звучит: никому.

Я точно воспроизвел Геде свой сегодняшний разговор с капитаном. Вернее сказать – допрос.

– Погоди, – сказала Геда. – Старайся видеть вещи объективно. Вот, допустим, я…

– Ну уж ты-то тут вообще ни при чем.

– Ты думаешь? – улыбнулась Геда. – Судя по тому, что ты мне говорил, этот твой грешный капитан, – скаламбурила она, – вполне может рассуждать так: они разведены, но все еще поддерживают отношения. Он больше не женился, она тоже пока не вышла замуж. Почему? И первым человеком, с которым он поспешил поделиться и посоветоваться, была его жена.

– Чтобы она потом в свою очередь поделилась с половиной Праги, – саркастически заметил я.

– Что ты хочешь этим сказать? – смешалась Геда. Я кивнул в сторону канцелярии: