Как стать герцогиней - [27]

– Как это было благородно со стороны вашего дяди! Взять на себя такую обузу, если он с этого ничего не получал. Наверное, он был самоотверженным и бескорыстным человеком.

– Самоотверженным и бескорыстным? – повторил Грей ядовитым тоном.

– Вы его таким не считали?

Грейкурт холодно посмотрел на нее:

– Я ответил на ваш вопрос, Беатрис. Этого достаточно.

Едва ли. Но пока Беатрис решила не развивать эту тему, а сосредоточиться на другом аспекте его рассказа.

– Вы когда-нибудь ездили в Берлин, чтобы навестить свою семью? – спросила она.

– Нет. Вначале я был слишком молод, чтобы путешествовать в одиночестве, потом я учился, потом во Франции грянула революция[11], а ехать-то надо было через Францию… Всегда находилась какая-то причина, не позволявшая мне поехать к ним или не позволявшая им приехать сюда.

Бедный мальчик!

– То есть по сути вы осиротели в десять лет – словно ваши родители умерли.

Он посмотрел на нее очень внимательно:

– Вы первая, кто видит это в таком свете. Все остальные считают, что мне повезло: я вернулся во всемогущую Англию до того, как к власти во Франции пришел Наполеон.

Ей было его искренне жаль. Беатрис не могла и представить, как это – быть вырванной из дома и отправленной жить с людьми, которых она едва ли знала.

– А когда вы вернулись сюда, вы помнили своих дядю и тетю? Или о своей жизни в Англии? Ваши воспоминания вам как-то помогли? Успокаивали вас?

– Не помнил. – Он молчал в задумчивости какое-то время. – Я едва ли помню второго мужа матери, отца Торна. Я помню, как не хотел ложиться спать днем в тот день, когда мама выходила замуж за Мориса, и что я тогда устроил. Я немного помню бабушку и то, как она следила за мной во время приема после их бракосочетания. У меня остается несколько туманных воспоминаний о том, как я играл в саду у замка Торнстоков. Я там упал и сильно порезал подбородок об острый камень. Даже шрам остался. Его не видно, но он прощупывается. Вот здесь, смотрите.

Он остановился, чтобы засунуть поводки под мышку, приподнял подбородок, но Беатрис ничего не увидела. Грей взял ее руку, стянул с нее перчатку, потом прижал ее пальцы к подбородку снизу. Это было так неожиданно! И это была такая близость, такое интимное действие, что у нее перехватило дыхание.

Но с его стороны это не было уловкой или подлым способом попытаться заглянуть в вырез ее платья или прижаться к ее груди. Грей вел себя как джентльмен. Ничего похожего на ее похотливого дядю.

Беатрис точно могла это сказать, потому что Грей неотрывно смотрел на нее, и его глаза теперь казались зелеными в приглушенном свете – они же находились в лесу.

– Да… я чувствую небольшой шрам, – произнесла она. Беатрис также чувствовала грубоватую щетину, появившуюся за день, и то, как напряглась его челюсть после ее прикосновения.

О боже! Это было неразумно. Не следовало к нему прикасаться.

Она поспешно опустила руку, забрала у него свою перчатку и надела. Затем она пошла дальше по тропе, при этом сердце неистово стучало у нее в груди.

Грей последовал за ней, а когда заговорил, его голос звучал хрипло:

– Наверное, в тот день моя няня была рассеянна или просто предавалась мечтам.

– Конечно, если позволила пораниться маленькому герцогу.

Грей молча шел рядом с ней несколько минут. Тишину нарушали только потрескивание веточек у них под ногами, шорох листьев и сопение собак, которые, казалось, изучали каждый сантиметр тропы.

– Странно, но я совсем не помню ту няню, – признался Грей, потом заговорил более легким тоном: – Но я помню нашу няню в Берлине. Это была полная немка, вдова, которая очень любила конфеты… и делилась ими с нами. Мы все ее обожали.

– Кто же не любит постоянно получать конфеты? – заметила Беатрис таким же легким тоном.

Грей фыркнул:

– Когда мама узнала о том, сколько мы едим конфет, ее чуть удар не хватил, и она заставила отца поговорить с няней и запретить ей давать их нам так часто и в таких количествах.

Беатрис ухватилась за эти слова:

– Значит, вы все-таки иногда называете дядю Мориса «отцом»?

– Ну, наверное, – согласился он, тон у него был печальный. – В детстве я всегда его так называл. Я просто… После того как они меня отправили прочь…

– Вы обиделись на них и негодовали. Могу себе представить. Ведь Берлин был вашим домом.

– Вот именно, – на его губах промелькнула легкая улыбка.

– И насколько я поняла, вы не особо любили своих тетю и дядю, у которых жили здесь?

– Нет, – улыбка исчезла с его лица.

Грей не стал ничего объяснять, Беатрис стало его жалко, и она взяла нить разговора в свои руки:

– Я понимаю вас. Я уверена, что вы уже поняли из разговоров, и не только сегодняшнего, что мне было столько же лет, когда на дуэли погиб мой отец. В этом возрасте очень трудно терять родителей. И одного, и обоих, как в вашем случае.

Грей продолжал молчать. Было очевидно, что его рассказы о детстве в Берлине закончились.

– Но у меня были бабушка и дедушка, – продолжала Беатрис. – Я их обожала так, как вы обожали свою няню. Хотя, к сожалению, они так щедро не раздавали конфеты.

Казалось, что это замечание резко улучшило ему настроение.

– Ужасный недостаток для любого человека, занимающегося воспитанием детей, – заметил Грей и посмотрел на Беатрис уголком глаза. – А ваш брат? Он как относился к вашим бабушке и дедушке?