Как спасти заложника, или 25 знаменитых освобождений - [37]

— Почему вы здесь? — вырвалось у Сары. Безе с минуту колебался, потом заговорил:

— Палестинцы — несчастные люди, у которых отобрали родину. Я верю в права палестинского народа и не могу оставаться равнодушным к их судьбе. Я просто обязан им помогать. Вот почему я здесь и готов на все ради обездоленных арабов Палестины.

Подобные наборы штампов в те годы озвучивало и советское радио. На это были свои причины. Еврейское население страны стало казаться властям Советского Союза крайне неблагонадежным именно потому, что Израиль готов был предоставить всем, абсолютно всем советским евреям свое гражданство. Но какие же основания ненавидеть Израиль были у «капитана»? Саре не терпелось узнать, что же на самом деле творится в душе похитителя.

— Допустим, что вам, вашему НФОП и арабским странам удастся, боже упаси, уничтожить Израиль, — сказала она. — Тогда выжившие евреи вновь разбредутся по всей Земле. Как вы поступите? Станете ли вы опять угонять самолеты ради несчастного еврейского народа? Или вы готовы воевать лишь за права палестинцев?

Террорист перекинул ПП с левого плеча на правое. Пробормотал:

— Я согласен, евреи должны иметь свое государство. Забыв об опасности, Сара воскликнула:

— Вы согласны, что Израиль имеет право на существование?

— Разумеется, — кивнул Вильфред Безе. — Но либо государство палестинцев должно существовать рядом с вашим, либо вы должны жить вместе, в одном государстве.

Женщина пожала плечами:

— Ваши взгляды противоречат идеям тех людей, которым вы служите и для которых рискуете жизнью. Палестинцы не признают права Израиля на существование.

Террорист ответил:

— Я высказываю свои собственные взгляды и не отвечаю за весь Народный фронт освобождения Палестины. Вы когда-нибудь видели лагеря палестинских беженцев? Вы представляете себе ужасающую нищету, которая царит там? Вы видели их детей?

Миссис Давидсон была бы немало удивлена, если бы узнала, что школьные друзья дразнили Вильфреда «пацифистом».

— Палестинцев никто не заставлял селиться в лагерях, ООН с самого начала предлагала им создать государство, о котором вы говорите, но они предпочли войну! — возмутилась Сара, однако быстро взяла себя в руки. — Война не может идти вечно, и когда-нибудь ближневосточную проблему решат. Куда вы тогда направитесь, чем займетесь?

Теперь настал черед возмущаться Безе.

— Я немец и люблю свою страну, — горячо заговорил он. — Но не такую, как сейчас. Нужна другая Германия. Я живу в постоянной борьбе, и немецкая полиция ищет меня. В конце концов меня убьют или на долгие годы посадят в тюрьму. Я предчувствую, что это произойдет очень скоро — мое время заканчивается.

Более сдерживаться бесстрашная Сара Давидсон не сумела.

— Вы растратили себя понапрасну, молодой человек, — объявила она опасному собеседнику. — Вы с вашим умом могли служить человечеству куда лучше, чем похищая самолеты. Скажите мне правду. Как вы себя чувствуете, стоя здесь со взведенным автоматом перед женщинами и детьми? Если вы хотите бороться с Израилем — у нас есть солдаты. Почему вы не сражаетесь с ними?

Он опустил глаза:

— Поверьте мне, я себя чувствую очень нехорошо… Разговор завершился. Сара вдруг ощутила себя на месте людей, которых уничтожали нацисты. Родившаяся в годы Второй мировой войны в британской еще Палестине, Сара Давидсон поверила, что предводитель террористов — спокойный, приятный, любезный человек. Особенно это бросалось в глаза при сравнении поведения Безе с истерически злобным поведением Габриэль Крош-Тидеманн.

«Немка — это дикий зверь, омерзительная как человек и как женщина, — вывела Сара в своей записной книжке. — Но она менее опасна, потому что на ней нет никакой маски, это откровенный враг. Мне бы и в голову не пришло разговаривать с ней. У немца же такие приятные манеры. Почему евреи покорно шли в газовые камеры? Мне нужен был этот кошмар в Энтеббе, чтобы понять кошмар Холокоста. Легко обманывать людей, которые очень сильно хотят жить. Если бы «капитан» приказал нам идти туда, где с автоматами наготове нас ждали бы его коллеги, мы бы пошли».

Глядя на жену, муж Сары также отвлекал себя от тревожных мыслей ведением дневника. Вот только концовку ему пришлось дописывать нескоро — и уже далеко от Уганды. Когда снаружи раздались выстрелы, Узи Давидсон читал биографию Уинстона Черчилля. Оторвавшись от страницы, он увидел, как забеспокоились террористы.

«Мы находились в конце зала, — написал Узи. — Я понятия не имел, что происходит. Я подумал, что кто-нибудь из угандийцев случайно выстрелил, и испугался, что из-за этого возникнут неприятности. Вся наша семья поползла к туалету. Там, за стеной, мы пролежали несколько минут, но, казалось, это были годы. Снаружи усиливался шум, раздавались выстрелы и взрывы. Мы не обменялись ни единым словом. Похитителей я не видел».

Отец прикрывал своим телом Рони, а мать — Бени. Малыш молился:

— Боже, сделай так, чтобы мы спаслись. Шма, Исраэль…

«Шма, Исраэль» — первые слова самой распространенной молитвы израильтян. Она так же популярна в иудаизме, как «Отче наш» у христиан. Вдруг из зала донесся крик:

— Израильские солдаты! Да-да, израильские солдаты! Узи с гневом подумал о человеке, несущем подобную ахинею за четыре тысячи миль от Израиля. Однако в следующий миг «увидел самую поразительную вещь в своей жизни». Над ними стоял невысокий израильтянин с «Калашниковым», который был, казалось, больше его самого. Парень оказался йеменитом, то есть его родители на рубеже 1940-х и 1950-х прибыли в Израиль из Йемена. Внешне йемениты почти не отличаются от коричневокожих йеменских арабов. Сейчас йеменит вел себя так, будто подошел позвать на чашку чая.