Как решаются нравственные вопросы французской драмой - [5]

Можетъ – быть возразятъ мнѣ, что такое гуманное по мнѣнiю г. Сарду обращенiе мужа съ женою, эта щепетильность при выраженiи подозрѣнiй, это человѣческое желанiе обойти тяжолое объясненiе, которое по нашему мнѣнiю не можетъ быть честнымъ, если не будетъ прямымъ, вытекаетъ, какъ плодъ нашей цивилизацiи изъ его рыцарскихъ понятiй о чести и благородствѣ. Тяжкое заблужденiе: это дворянскiе замашки буржуа, который никогда не умѣлъ создать ни общественной нравственности, ни понятiй о чести; его рыцарство въ этомъ отношенiи не пошло далѣе долгового обязательства конторы, скрѣпленнаго подписью биржеваго маклера. Достаточно прослѣдить за всею его жизнью, въ ея различныя перiоды, чтобы показать, что рыцарство это напускное.

Приходимъ къ послѣдней сценѣ и развязкѣ. Главная мысль, внушить публикѣ, что семейнымъ благополучiемъ шутить не слѣдуетъ, проведена до конца, а старый герой увѣнчанъ лаврами за великодушiе, благоразумiе и семейныя добродѣтели. Знаетъ ли онъ чтò случилось во время его отсутствiя, – это остается неизвѣстнымъ. Вѣроятно знаетъ, ибо въ противномъ случаѣ онъ оказывается пошлѣйшимъ дуракомъ, а этого разумѣется не могъ имѣть въ виду талантливый подражатель Скриба. Но если ему кое – что извѣстно, чтò можно впрочемъ заключить только по особенному чувству, съ какимъ читаетъ онъ женѣ своей изъ газеты какое – то происшествiе, могущее служить намекомъ на ихъ отношенiя, то поведенiе его по истинѣ заслуживаетъ вниманiя. Онъ говоритъ: смотри – же, я все знаю и изъ чувства состраданiя къ тебѣ не хочу показать, что все знаю; всѣ говорящiя противъ тебя доказательства, ясныя для меня болѣе чѣмъ для моихъ друзей, я сваливаю на бѣдную лисицу, которая причастна дѣлу курятника, но вовсе не прыжка твоего любовника съ балкона; не буду я негодовать на тебя, не стану мстить моему сопернику: напротивъ того, я доставлю ему очень хорошее, прибыльное мѣсто; но да послужитъ этотъ случай тебѣ урокомъ; мое счастiе, мое спокойствiе, мою честь я снова ввѣряю тебѣ въ полной увѣренности, что ты не станешь играть ими изъ – за каприза, по легкомыслiю.» Такимъ образомъ всѣ щели въ треснувшемъ семейномъ счастiи замазаны, все кончилось благополучно и довольный зритель спокойно выходитъ изъ театра съ размышленiемъ, какъ хорошо устроена природа вообще и жизнь человѣческая въ особенности, что подлѣ яду слѣдуетъ непремѣнно искать противоядiя, что зло съ добромъ, счастiе съ несчастiемъ, горе съ радостью перемѣшано и переплетено съ великою, мудрою предусмотрительностью.

Вотъ и вся пьеса, читатель. Я не утруждалъ вашего вниманiя болѣе отчетливымъ ея изложенiемъ, я не упомянулъ ни про одно лицо, по поводу которыхъ впрочемъ названа она «Nos Intimes». Вѣдь вамъ извѣстны прiемы, ходули, афектацiи, несообразности, употребляемыя французской комедiей съ цѣлью легче и естественнѣе привести дѣйствiе къ развязкѣ. Все это есть и въ послѣдней комедiи Сарду: и проказы лисицы, и подставной всюду гдѣ понадобится докторъ, и переломъ руки молодого человѣка, и вовсѣ ненужные друзья, изъ которыхъ и забавенъ – то выходитъ всего одинъ, потому что онъ совершенно нечаянно и по ошибкѣ попалъ въ комедiю. Это впрочемъ нисколько не мѣшаетъ пьесѣ быть весьма занимательной и, какъ я старался показать, весьма поучительной и вызываетъ громъ рукоплесканiй и въ парижскомъ Водевилѣ и въ нашемъ Михайловскомъ, въ которомъ пьеса за зиму дана безчисленное множество разъ. Ну и слава богу!

Не знаю поняли ли вы теперь, читатель, почему я сказалъ въ началѣ моей статьи, что современному передовому человѣку приходится иногда искренно позавидовать иному моралисту – рутинеру. Помилуйте! вмѣсто того чтобы съ дѣтскимъ простодушiемъ и наивностью упиваться наслажденiемъ, доставляемымъ талантливымъ писателемъ и игрою неменѣе талантливыхъ актеровъ, пошолъ копаться, доискиваться, разбирать тайные изгибы человѣческаго сердца, – чтоже удивительнаго, что докопаешься до боли и страданiя, а наслажденiе пройдетъ свозь пальцы, а потомъ и станешь завидовать тому, кто подошолъ къ дѣлу проще, естественнѣе? Хотѣлъ бы вернуться назадъ, да нельзя: troppo tarde!