Как работает мозг - [19]
Пациенты с серьезными повреждениями правого полушария, напротив, иногда как будто совершенно по этому поводу не тревожатся, сохраняя оптимизм и сангвиническую бесшабашность перед лицом травмы, которая, казалось бы, должна приносить им ужасные страдания. В крайних случаях они вообще отказываются признавать, что с ними не все в порядке. Именно это, как утверждают, произошло с одним весьма высокопоставленным американским судьей, который, ко всеобщему замешательству, категорически не хотел уходить на пенсию, несмотря на полную утрату способности сколько-нибудь разумно оценивать доказательства. Он вел заседания в самом приподнятом настроении, бодро оправдывая подсудимых, совершивших тяжкие преступления, но иногда приговаривая к пожизненному заключению за мелкие правонарушения. Он ни в какую не поддавался на уговоры коллег подать в отставку и в конце концов был уволен. Но, похоже, и этот поворот событий его нисколько не расстроил, хотя, может, и озадачил, и он еще немало лет радовался жизни на пенсии.
Иногда подобное самоуверенное пренебрежение собственным недугом доходит до таких крайностей, что люди с поврежденным правым полушарием отказываются замечать у себя откровенно тяжелые нарушения, такие как паралич или даже слепота. Этот синдром называют анозогнозией.
Хотя несдерживаемая работа левого полушария и может делать человека беспечным, для полноценного чувства юмора обе половины нашего мозга должны работать вместе. Вот обычный анекдот. Кенгуру заходит в бар, садится за стойку и заказывает кружку пива. Шокированный бармен наливает пиво. “Сколько с меня?” — спрашивает кенгуру. Бармен приходит в себя и решает проверить, действительно ли этот кенгуру такой умный, как кажется. Подмигнув другим посетителям, он называет заоблачную цену. Кенгуру расплачивается, и бармен, убедившись, что кенгуру все-таки глупее человека, несколько успокаивается и пытается завязать разговор: “Да, нечасто к нам кенгуру заходят”.
Предположим, что у анекдота может быть три концовки: а) и тут кенгуру достает пистолет и убивает бармена; б) а сидящий рядом посетитель говорит: “На самом деле я чревовещатель. А этого кенгуру я выдрессировал и научил пить пиво”; в) “Еще бы, — отвечает кенгуру. — С такими-то ценами!”
Кажется очевидным, что уместен именно третий вариант концовки. Но человек с поврежденным правым полушарием вполне может выбрать рациональный (и для большинства людей не смешной) второй вариант. Человек с поврежденным левым полушарием, напротив, может выбрать первый вариант (неожиданный конец, выглядящий неуместным).
Эти различия, по-видимому, связаны с тем, что именно левое полушарие создает у нас ощущение смешного, и по соответствующему сигналу оно готово смеяться едва ли не над чем угодно — подобно той девушке, страдавшей эпилепсией, которая во время операции смеялась над хирургами. Поэтому людям с поврежденным правым полушарием даже не особенно смешная история может показаться анекдотом, если рассказывать ее как анекдот. Соль анекдота “пробует” именно правое полушарие. Это оно регистрирует логические неувязки, лежащие в основе большей части того, что мы признаем смешным. При этом мы получаем сигнал «что-то тут не так!» и настораживаемся. Но сам по себе данный эффект не означает ничего смешного. На самом деле это не что иное, как разновидность слабого страха. Поэтому человеку, у которого нормально работает только правое полушарие, любая неожиданная концовка вполне может показаться смешной.
Но даже сочетания настороженности (правополушарной) и веселья (левополушарного) недостаточно, чтобы нам стало смешно: для работы чувства юмора требуется еще и смысл. Именно поэтому нам не смешно, если мы видим, как на банановой кожуре поскальзывается какой-нибудь симпатичный нам человек, но смешно, если это происходит с самодовольным забиякой. Смысл возникает из совместной работы всех составляющих анекдота или шутки, в том числе контекста, невысказанных допущений и знаний о наших собственных предубеждениях.
Юмор — явление расплывчатое, часто зависящее от наших вкусов, и мы не станем ожидать проявлений чувства юмора даже от самого совершенного из компьютеров, если только подобное чувство не было заложено в него людьми. Это характерно не только для чувства юмора, но и для других функций, в основе которых лежит работа обоих полушарий. Узкоспециальные функции, напротив, обычно сосредоточены лишь в одном из них. Например, ориентация в пространстве — в основном функция правого полушария, и если отвечающие за нее части мозга (правые гиппокамп и теменная доля) оказываются повреждены, человек может заблудиться в месте, которое он раньше знал как свои пять пальцев. Один пациент, страдавший таким расстройством, не мог даже найти выход из собственного дома. Всякий раз, когда ему нужно было выйти на улицу, он минут пять блуждал по дому (довольно маленькому) в поисках двери, ведущей наружу>4.
Состояние большинства людей, страдающих от односторонних повреждений мозга, со временем несколько улучшается. Иногда это происходит оттого, что неповрежденному полушарию удается научиться выполнять функции, в норме характерные для другого, поврежденного полушария. Однако обычно у здорового полушария не получается выполнять их столь же успешно. Например, у пациента, потерявшего способность находить дорогу от одного знакомого места до другого, соответствующую работу может взять на себя левое полушарие, воспользовавшись для этого собственными особыми способностями, позволяющими нам запоминать последовательности и делать умозаключения. Левое полушарие такого человека может не “знать” (как знало правое), что дверь наружу — третья по коридору от двери на кухню, однако помнить этот факт и находить нужную дверь, считая двери, начиная от кухонной. Еще одна правополушарная функция, которая также может утрачиваться в результате черепно-мозговых травм, связана со способностью к узнаванию знакомых лиц.
