Как править миром - [12]

– И что, надо будет подать официальную заявку на участие в тендере? – хмурится Циклон Энни.

– Энни, мы празднуем Рождество, – отвечает Джо’н.

Лицо у Энни такое, словно ее уронили с двадцатого этажа. Все исключительно некрасивые женщины, которых я знал, неизменно впадали в крайности: становились либо полностью веселыми, либо полностью злобными. Энни заявляет, что она снимает радикальные политические документалки. Это говорит женщина, в которой, как и во всякой крикливой личности левых взглядов, тепла не больше, чем в гранитном надгробии. Женщина, чья социальная ответственность настолько мала, что, в отличие от других озлобленных пожилых теток, у нее даже нет кошки, потому что наличие кошки обязало бы ее сделать хоть что-то хорошее для другого живого существа. Хотя бы открыть банку с кошачьим кормом. Давным-давно, в незапамятные времена, когда я только пришел на студию, она проводила со мной собеседование. С тех пор я все жду, как бы с ней поквитаться.

На собеседованиях она блаженствует. Проводит их постоянно. Обычно, когда нет вакансий. Собеседование – это прекрасная возможность оскорблять человека в лицо и всячески его унижать, не опасаясь, что тебе дадут сдачи. Каждый год через мясорубку суровой Энни проходят дюжины выпускников журфаков.

Им задают вопросы, на которые невозможно ответить. Если ты говоришь, что тебя интересуют международные отношения, она заведет разговор о какой-нибудь крошечной, никому не известной африканской стране. То есть как, вы не знаете, как зовут министра образования Нигера? Вы же сказали, что интересуетесь международными отношениями. Или вас интересуют только белые страны? Вы расист? Или сноб? Или просто профан?

– Расскажи нам о деньгах, Джо’н. У тебя и вправду есть деньги? – спрашивает Эдисон.

Он сидит в нарочито расслабленной позе. Такой весь задумчивый и вальяжный. Широко расставленные ноги означают, что его выпяченные чресла радостно простираются навстречу миру, хотя в Лондоне вряд ли остался хоть кто-то, кто так или иначе не знаком с Эдисоновым половым органом.

– Да, деньги есть.

– Чьи деньги? – спрашивает Эдисон, с томной задумчивостью тряхнув длинными светлыми волосами. Он трясет волосами каждые пять-шесть минут, чтобы все видели, какой он задумчиво-томный и какая у него роскошная грива.

Недостаточно…

– Это неважно.

Джо’н прав. Совершенно неважно, чьи это деньги. Никому из нас не интересно, откуда они появились и чем они пахнут, ладаном или убийством. Джо’н мог бы сказать, но не скажет. Прелесть Лондона в том, что деньги, как и автобусы, когда-нибудь да появятся.

Возможно, придется ждать. Возможно, придется ждать долго. Но деньги появятся, потому что у нас стабильность. Ну, вроде как. Особенно если сравнить с большинством потешных государств и клептократий на нашей многострадальной планете. У нас есть законы – ну, вроде как есть, – и наши ночные клубы и проститутки лучше, чем в Цюрихе или во Франкфурте.

– Джо’н, ты уверен, что в этот раз деньги действительно есть? – не отстает Эдисон.

Это типа наглость, но больше хитрость. Эдисон разыгрывает карту «Мне не нужна никакая работа, а значит, можно и чуточку обнаглеть», чтобы получить работу и лишний раз дать понять, что возвышенный Эдисон считает документалки плебейской забавой, явно его недостойной.

– Да, деньги есть, – говорит Джо’н.

Я не единственный, кто сейчас вспоминает все те случаи, когда месяцы упорной исследовательской работы шли коту под хвост, потому что Джо’н притворялся, будто у него есть деньги, которых не было.

Может быть, это катарцы. Они срут деньгами, как при затяжной диарее. Раз в несколько лет Лондон захлестывает волна расточительных прожигателей жизни, чья национальная принадлежность определяется текущей геополитической ситуацией. Саудовцы, кувейтцы, русские, азербайджанцы, китайцы наряду с одинокими волками из криминального мира. Все наиболее успешное ворье рано или поздно сползается к Темзе. Лондон – город-убежище. Город-кошель. Всемогущая банковская ячейка.

Со мной в одном классе учился парнишка, который теперь контролирует все катарские деньги в Европе. Я единственный, кто пытался его утешить, когда весь класс скакал на его новом ранце, пока тот не порвался в клочья. Была мне от этого польза? Открылся ли мне доступ к большим нефтедолларам? Нет. Вот почему не надо никому помогать. Никогда. Нам всем срут на голову. Почти ежедневно. И намного обиднее, когда тебе на голову срет кто-то, кому ты когда-то помог.

– Прощу прощения, если это звучит эгоистично, но я заберу все и сразу, – говорит Эдисон.

Возможно, мое величайшее преступление заключается в том, что я привел Эдисона. Пятнадцать лет назад я взял его на работу младшим редактором. Прощелыга, бандит, похититель домашних животных, мародер, бабник, паразит, проходимец, альфонс, спекулянт, аферист, пародия на человека, никчемная личность, предатель, подлая тварь, интриган… вот что приходит на ум, когда я вижу Эдисона. Если ты можешь что-нибудь сделать для Эдисона, Эдисон сделает что-нибудь и для тебя. Эдисон сделает для тебя (или с тобой) все, что угодно. Не стесняйся.

Однажды в обеденный перерыв, вернувшись в студию с сэндвичем с копченой индейкой – на поджаренном хлебе с отрубями и с дополнительной порцией чатни из манго, – я застал там Эдисона, который сидел, вывалив из штанов свой вздымающийся к небесам по-бразильски неистовый член.