Как перед смертью - [3]

— Мама, к чему это вы убираетесь?! Вы же недавно стирали?

— Ой, такая тоска, такая досада на душе, что, думаю, дай уберусь! Может, хоть немного развею тяготу черную, да за одно и чары вымету с хаты, и чертей разгоню… Верю — не верю, а, может, и правда, как та Савчучка языком молола, нам напорчено, начаровано?.. Откуда ведь вдруг горе то такое?! А, может, батюшку позвать, чтоб хату посвятил? Может, все наладится и… ТОТ… вернется… — призналась Варушка дочери, как на духу.

— Ой, мамочка! — вскрикнула тихо бледнея дочь. — Мама… ОН… возвращается… Вот… в калитку заходит… О Господи… Ой, мама… ну я побежала… полоть… сорняки в огороде… — и помчалась на огород без сапки.

Он и вправду входил в калитку. Ступил на подворье — веселый, счастливый, но… как будто бы не такой как всегда — или не в себе, или выпивши. И не сам, а с мальчиками. Варушка догадалась: сам не посмел ей на глаза потыкаться, сыновей возле школы поджидал.

Ребятня тоже была веселая и по-настоящему счастлива. Радовалась подаркам: пистолетам, машинкам… Вроде бы с Винницы отцом привезенными… Но ведь знали, что это не так, а все равно радовались, что отец вернулся. Лишь изредка на маму пугливо-виновато поглядывали — не обиделась ли? Но мама не обижалась и не сердилась. Смотрела на них из-за своих покрывал, опустив руки, будто не знала, бедная, что делать и тем более — говорить.

Так оно и было: Варвара действительно, не ведала что делать: встречать, молчать, кричать или сделать вид, что ничего не было? Но обиженная, униженная душа клокотала черной ревность, желчной горькой обидой, рвалась из груди ссорой поганой…

Но Петро опередил жену:

— Варушко, сердце, не гневайся на меня за то, что так долго волынил в той Виннице. Но зато не НЕДАРОМ. Все у меня, сердце-Варушко, теперь хорошо! Честное слово! Теперь я здоровый как бык, Варушко! Так мне в Виннице врачи сказали! Будем жить, Варушко!

«Врешь, изменник, не был ты в Виннице! И в больнице не был! А был… а был… Не-на-ви-жу-у-у…», — хотела закричать, плюнуть ему, вралю неверному, в лицо Варушка, но, выскочив из-за своих покрывал-занавесок, будто окаменела. Только руки дрожали мелко-мелко.

— Вот увидишь, Варушко-душко! Все у нас будет хорошо… Ого, мы с тобой еще и сыновей поженим, правда, хлопцы? И дочку выдадим замуж!.. и внуков дождемся… — делано беззаботно засмеялся Петро и вдруг зашелся тяжелым хриплым кашлем. Варушка заметила, как потемнело его лицо, а в уголках рта выступила розовая пена. Петр пошатнулся. Мальчики подбежали, подставили худенькие плечи, чтобы он оперся.

И только сейчас Варвара заприметила, как похудел-поплохел за эту неделя муж, как лицом почернел. Еще корчилась, захлебываясь горькой обидой ее женская гордость, а сердце… сердце разрывалось от боли, жалости и… и любви к этому человеку… И, самое страшное, от предчувствия, что она теряет… о, Господи, теряет его, но уже навсегда… Навсегда уводит его у нее неумолимая разлучница… Нет, не та, с Виноградного тупика, а пострашнее, ой, пострашнее…

— Не плачь, Варушко, — еле вымолвил Петро, обессиленный кашлем, утирая тыльной стороной ладони рот. — Больше я с этой хаты никуда ни на шаг… Даже в Винницу… Там уже мне нечего делать. Я там уже, Варушко, прошел весь курс… и химию, и физику, и медицину… Врачи так и сказали: иди домой, расти сыновей… Прости, Варушко… прости, если можешь…

Петро пошатнулся, словно хотел упасть перед женой на колени, но она не позволила — бросилась к нему, подхватила под руки, обняла и так они, обнявши, облепленные сыновьями, пошли медленно в хату. А там осторожно уложили отца на кровать. Петро больше не паясничал, не играл героя, а послушно лег, лишь в глазах было столько вины, что страшно была в них смотреть. Варушка и не смотрела. Подложила мужу под голову подушку, укрыла покрывалом. А сама села рядом на стульчике. Петр закрыл глаза, ощупью нашел ее руку, стиснул своей, когда-то сильной, горячей, а теперь худенькой, ледяной…

И от этого прикосновения вдруг прорвало Варушку, как плотину: слезы ринулись из глаз, а стон — из груди…

Петр сильнее стиснул ее руку, и она услышала его прежний голос, спокойный и твердый:

— Не плачь, Варушко… И не держи зла на меня. Все, что случилось, — не то, что ты думаешь… Не знаю, как тебе объяснить, потому что не знаю, зачем это все я делал… С горя? Досады? Обиды или страха, что так рано иду в землю сырую, детей малых оставив сиротами?.. А может, от одинокости? Трудно, Варушко, представить даже, каким бывает одиноким обреченный на погибель человек!.. Не сердись, но так мне одиноко еще не было в жизни… И страшно… за вас всех… И за тебя, Варушко… Как представил себе, как ты бедная, убиваться будешь… Еще, не дай Бог, заболеешь… А хлопцы? Кто их растить будет?.. Хотел тебя от кручины уберечь, а вышло… еще хуже… Плохо вышло… Прости за все… Хоть оно совсем не то, что ты думаешь… Другое… непонятное, необъяснимое… как … как перед смертью!

Петро умолк. Какое-то время лежал из закрытыми глазами, словно отдыхал. Потом вдруг заволновался, отпустил руку жены, начал нервно ощупывать себя, шарить по карманам штанов. На конец облегченно вздохнув, протянул жене свой старый потертый кошелек: