Как ненасилие защищает государство - [10]
Сторонники ненасилия заявляют, что индейцы могли отбиться от Колумба, Джорджа Вашингтона и других мясников геноцида сидячими забастовками; что Бешеный Конь[48], используя насильственное сопротивление, стал частью цикла насилия и был «таким же плохим», как генерал Кастер.[49] Ненасилие утверждает, что африканцы могли остановить работорговлю голодовками и петициями и что восставшие были ничуть не лучше захватчиков; что восстание как форма насилия вело к большему насилию и, таким образом, сопротивление вело к большему порабощению. Ненасилие отказывается понять, что оно работает только для привилегированных людей, чей статус защищён насилием, поскольку они являются виновниками насильственной иерархии и получают от неё выгоду.
Пацифисты, очевидно, догадываются, хотя бы подсознательно, что ненасилие является абсурдно привилегированной позицией, поэтому они часто манипулируют расовой проблематикой, избирательно вырывая подходящих цветных активистов из целого исторического контекста и используя их как проповедников ненасилия. Ганди и Мартин Лютер Кинг превращаются в представителей всех цветных. К их числу причисляли и Нельсона Манделу, пока до белых пацифистов не дошло, что Мандела использовал ненасилие точечно и что в реальности он был вовлечён в такие виды освободительной деятельности, как взрывы и подготовка вооружённого восстания.[50] Даже Ганди и Кинг соглашались, что необходимо поддерживать вооружённые освободительные движения (в данном случае палестинское и вьетнамское соответственно) там, где нет ненасильственной альтернативы, явно ставя цели выше конкретной тактики. Но преимущественно белые пацифисты наших дней стирают эту часть истории, создавая для себя тот образ ненасилия, который соответствует их уровню комфорта, не стесняясь при этом «примерять мантию» Кинга и Ганди.[51] Складывается впечатление, что если бы Кинг, изменив внешность, пробрался на один из этих пацифистских митингов, его лишили бы слова. Как он подчёркивал: «Не только среди расистов и ретроградов, но даже среди тех белых, кто считает себя „просвещёнными“, похоже, распространилась болезнь. Прежде всего, я имею в виду странное поведение советующих „погодите!“ и уверяющих в том, что они сочувствуют нашим целям, но не могут поддержать методы прямого действия, которыми мы добиваемся своих целей. Меня удивляют люди, относящиеся с непонятной отеческой покровительностью и смеющие чувствовать себя вправе устанавливать время для освобождения другого человека.
В последние годы, должен отметить, я ужасно разочаровался в таких „умеренных“ белых. Я склонен думать, что они являются бо́льшим камнем преткновения для изменения положения негров, чем члены „Совета белых граждан“ (sic) или ку-клукс-клановцы».[52]
Необходимо добавить, что привилегированные белые люди сыграли ключевую роль в придании таким активистам, как Ганди и Кинг, лидерских позиций на национальном уровне. Среди белых активистов и, по неслучайному совпадению, среди расистского правящего класса «Марш на Вашингтон» эпохи борьбы за гражданские права ассоциируется прежде всего и в основном с речью Мартина Лютера Кинга «У меня есть мечта». Концепция Малькольма Икса, чуждая сознанию большинства белых, но имевшая, как минимум, не меньшее влияние на чёрных, прозвучала в его критике руководства марша.
Малькольм Икс осудил марш, назвав его «фарс на Вашингтон».
«Улица была заполнена простыми людьми, это было стихийное движение. Оно до смерти напугало белого человека, напугало белую правящую структуру в Вашингтоне; я был там. Когда они поняли, что эта чёрная лавина идёт на столицу, они позвали… тех национальных негритянских лидеров, которых вы уважаете, и сказали им: „Отмените это“. Кеннеди сказал: „Слушайте, это у вас далековато зашло“. А Старина Том[53] в ответ: „Босс, я не могу это остановить, потому что не я это начал“. Я говорю вам то, что они сказали. Они отвечали: „Я тут вообще ни при чём и уж точно не во главе всего этого“. Они говорили: „Эти негры действуют сами по себе. Они забегают впереди нас“. И старый хитрый лис ответил: „Если вы тут ни при чём, я вас выдвину. Я поставлю вас во главе этого. Я это согласую. Я буду это приветствовать…“.
Вот что они сделали с „Маршем на Вашингтон“. Они присоединились к нему… стали его частью, взяли под свой контроль. И когда они подмяли его под себя, он утратил свою воинственность. Он перестал быть злым, перестал быть жарким, перестал быть бескомпромиссным. Он даже перестал быть маршем. Он стал пикником, цирком. Цирк и не более, с клоунами и всем прочим… Нет, это было предательство. Это был слив… Они так чётко всё контролировали: они говорили этим неграм, когда заходить в город, когда останавливаться, какие знаки нести, какую песню петь, какую речь говорить можно, а какую нельзя, и наконец приказали им убираться из города до захода солнца».[54]
Конечным результатом марша стало инвестирование значительных ресурсов движения в абсолютно миролюбивое событие — и это в критически важный момент. По выражению Баярда Растина, одного из главных организаторов марша, «организация марша начинается с некрасивого предположения. Нам приходится принять как данность, что каждый участник обладает умом трёхлетнего ребенка».
