Как нам жить? Мои стратегии - [7]

Некоторые высказывают мнение, что счастье – это сумма испытанных человеком удовольствий. Довольно солидная формулировка философского характера, хотя, с моей точки зрения, легкомысленная и обманчивая. Молодежь выражается проще: в жизни по-настоящему важны лишь наслаждения, стоит делать только то, что дарит приятные ощущения.

Не могу согласиться с этим мнением, впрочем, не собираюсь и отрицать, что наслаждение – вещь чрезвычайно желательная, и нет причин его сторониться. Существуют разные виды удовольствия. Можно без труда назвать приятным подъем на заснеженные горные вершины, преодоление себя, выполнение благородных обязательств, получение заслуженных наград. Благом является сексуальное наслаждение, благо – это и великолепный вкус еды или напитка, особенно когда содержащийся в нем алкоголь улучшает наше самочувствие. Почему же тогда удовольствие не может быть благом абсолютным? Думаю, потому, что большее благо – свобода. Особенность удовольствия в том, что можно легко стать его заложником. Успех, страсти делают нас зависимыми, и мы утрачиваем свободу управления собой. Человек, сконцентрированный на получении удовольствия, несвободен и, следовательно, несчастен. Он теряет из виду более важные ценности.

Крайний пример жизни ради наслаждения – наркотики. Попадая в организм, они дарят человеку сильнейшие внутренние переживания, едва сравнимые с высочайшими достижениями духа и плотскими радостями. Если признать удовольствие высшей ценностью, нет причин отказываться от наркотиков. А то, что они обрекают на раннюю смерть, не имеет значения. Ценой продолжительного удовольствия человек может примириться с относительно короткой жизнью, тем более что наркотическое переживание воздействует на субъективное восприятие времени и растягивает его так, что одна минута превращается почти в вечность. Почему же тогда наркотики – зло?

Какой-то инстинкт подсказывает нам, что жизнь в непрерывном наркотическом опьянении – это иллюзия. Но обязан ли человек жить с ощущением правды? И снова интуиция говорит: да, мы должны жить, уважая реальность мира. Но откуда берется и что значит эта интуиция? И не трактуем ли мы ее произвольно, когда ставим умирающему в муках человеку капельницу с морфием?

Рассуждения о наркотиках неизбежно приводят к вопросу, имеет ли человек право распоряжаться своей жизнью. Светское общество не осуждает самоубийства, с чего бы оно стало запрещать наркоману медленно убивать себя? Руководствуясь только гуманистическими предпосылками, мы можем говорить о необходимости биологического выживания людей (а значит, и человечества), но ведь мы знаем, что планета может без нас обойтись. Верующие, воспитанные в христианских ценностях, ссылаются на естественное право, то есть на интуицию, общую для всех. Многие другие, кому чужда эта традиция, сомневаются, насколько реально естественное право. В учении Дарвина есть понятие инстинкта, требующего сохранять вид, защищать свои гены. Может быть, нужно подключить этот аргумент, чтобы рационально объяснить, почему бегство в мир иллюзий и медленная смерть организма, вызванные постоянным присутствием в нем химических веществ, – это зло. В риторике католический церкви, особенно в выступлениях папы римского Иоанна Павла II, часто встречается отсылка к цивилизации жизни, которая уважает действительность, и к цивилизации смерти. Видя физическую и духовную деградацию наркоманов, можно воочию убедиться, что это на самом деле смерть и обман. Здесь надо остановиться и задуматься, действительно ли аристотелевская триада Истина, Добро и Красота – абсолютные ценности, хоть из наших наблюдений и не следует, что мы когда-либо придем к одному из этих недостижимых идеалов.

Задумаемся также над понятием смерти. Недавно мне попался текст албанского писателя-диссидента Фатоса Любони, где он вспоминает, как в годы диктатуры сидел в тюрьме со священником по имени Франко, которого сначала приговорили к смертной казни, а потом помиловали и заменили приговор на двадцать пять лет заключения. Автор, будучи атеистом, удивился, что священнослужитель признался в шпионаже в пользу Ватикана и, таким образом, избежал смертной казни. Писатель обратился к нему: “Ты веришь в Бога, в загробную жизнь и в то, что попадешь в рай, но зачем ты признал ложное обвинение? Разве казнь не была для тебя кратчайшим путем в рай?” Священник ответил: “Христос тоже, прежде чем его распяли, молился в Гефсиманском саду своему Отцу, чтобы тот избавил его от мук на кресте”. Священник Франко Илия выжил и до самой смерти в 1997 году был архиепископом Албанской католической церкви. Однажды я мимолетно познакомился с ним. Тогда я еще не знал о его беседе с Любоней в тюремной камере, но, даже если бы знал, не решился бы задавать ему каких-либо вопросов.

История христианина, который хотел избежать смерти, наводит на мысль об исламских террористах, способных жертвовать жизнью за веру, совершая нападения на “неверных”. Американский президент назвал теракт в Нью-Йорке трусливым поступком. Думаю, он ошибался. Если человек отдает жизнь за некое дело, это не может быть актом трусости, хотя, будучи потенциальными жертвами подобных атак, мы испытываем отвращение к террористу-смертнику, погибающему только затем, чтобы умертвить как можно больше представителей другого клана или последователей другой веры. Цели, преследуемой террористами, несложно дать нравственную оценку, однако хочется приглядеться к этим людям, которые с такой, казалось бы, легкостью отказываются от жизни. Чем они отличаются от отца Кольбе