Как мы принимаем решения - [13]

Примерно спустя три четверти книги «Ночь» – если вы сможете осилить такую большую часть этого очень печального документа – появляется мучительный эпизод. Есть и много других… Этот описывает, как Эли госпитализировали в лагере Буна после операции без анестезии на серьёзно инфицированной ноге. Он едва может ходить. Отец рядом с ним.

Ходят слухи, что Буну будут эвакуировать, ликвидировать – возможно, русские прорвались через восточный фронт – и все узники будут перемещены «в глубь Германии, в другие лагеря; их предостаточно». Как коменданты, так и заключённые, казалось, сходили с ума. Было известно, что нацисты часто взрывали лагеря, даже если узники всё ещё оставались в них. Фашисты также были склонны отдавать приказы о том, что «все инвалиды будут немедленно убиты», потому что целесообразно «прикончить больных». Но этого могло и не произойти; одним из многих инструментов, которым орудовали коменданты, чтобы держать заключённых в постоянном напряжении, была абсолютная непредсказуемость.

Эли пишет: «Я не хотел разлучаться с отцом. Мы уже вместе пережили и вынесли так много; сейчас не время разлучаться». Он трижды спросил отца, что они будут делать, но отец продолжал молчать. Напряжение нарастало.

Описывая это годы спустя, Эли вспоминает: «Выбор был в наших руках. Впервые мы могли сами решить свою судьбу… Или же последовать за остальными». Наконец, Эли принял решение за них обоих «эвакуироваться вместе с остальными». Его отец отвечает: «Давай надеяться, что мы не пожалеем об этом, Элизер».

Приняли ли в этот краткий миг мальчик-подросток и его отец «верное» решение?

От слов Эли у меня перехватывает дыхание:

После войны я узнал о судьбе тех, кто остался в госпитале. Через два дня после эвакуации их просто освободили русские.

Эли и его отец вместе со многими другими отправились форсированным маршем в «глубину Германии», в Бухенвальд. Вскоре после этого отец Эли умер, перед смертью умоляя своего сына о глотке воды, которого так и не получил, а Эли – что ж, вот снова его слова:

Мне нечего сказать о своей жизни в тот период. Она больше не имела значения. После смерти отца ничто больше не могло меня тронуть.

Вы читаете книгу об изменивших мир решениях и людях, которые их приняли. Изменил ли этот единственный концентрационный лагерь мир? Определённо, изменил для Эли Визеля и его отца – он изменил знакомый им маленький мир. Вместе с тем другие решения – те, которые они приняли, и те, которые им были навязаны, – уже изменили мир для семьи Визель и их соседей в гетто Сигета. Но были ли это настоящие решения со свободой выбора?

Визель сталкивается с концепцией свободы, когда реагирует – или, если быть точнее, не реагирует – на смерть отца:

Я не плакал, и мне было больно от того, что я не мог плакать. Но у меня больше не осталось слёз. И в глубине моего естества, в закоулках слабеющего сознания я мог бы искать и, возможно, наконец найти что-то похожее на свободный выбор.

Сознание Визеля пребывало в таком упадке, потому что, как это ни прискорбно, погрузившись в собственную боль и унижения от нацистов, он начал забывать об отце. Незадолго до смерти его отца:

Я проснулся днем и вспомнил, что у меня есть отец… Я знал, что он был на грани, на пороге смерти, и всё же я бросил его… Мгновенно я почувствовал стыд за себя, вечный стыд.

Считаются ли решения, принятые в отсутствие свободы, действительными? Действительны ли решения, принятые в самых экстремальных условиях, на пороге смерти? Или же это и есть самые верные решения?

Мои мысли обратились к покойному сенатору Джону Маккейну. Всем известна его биография. В 1967 году, когда в 31 год он был военным пилотом на Вьетнамской войне, его самолет подбили в небе, и он упал на землю, получив тяжёлые увечья, сломав множество костей. В плену он практически не получал медицинской помощи, зато его постоянно пытали, надеясь, что пытки сломят его. Захватчики предложили ему досрочное освобождение – «свободу» – в связи с тем, что его отец, адмирал Джек Маккейн, по состоянию на 1968 год был главнокомандующим Тихоокеанским командованием. Лётчик Маккейн, исходя из своего чувства чести и понимая собственную ценность в глазах врагов как инструмента пропаганды, принял решение сказать «нет». Это привело к дальнейшим годам заключения и пыток, включая избиения и долгие периоды пребывания в одиночной камере. Он провел в плену более пяти лет.

В какой-то момент пытки смогли его сломать. Его заставили прочесть и записать предоставленные противниками ложные показания, осуждающие Соединённые Штаты и восхваляющие захватчиков. Я думаю, это можно оценить как самые экстремальные условия, вам не кажется? Принял ли Джон Маккейн решение? Или он больше не был способен на свободные действия, необходимые для принятия реального решения?

Сенатора Маккейна этот опыт привёл как минимум к двум решениям, с которыми он прожил до конца своей жизни. Первое: он открыто признался, что «дал признательные показания»; хоть и чувствуя глубокий стыд, который испытал Эли Визель за свои действия, но, как и Эли, он ни разу не дрогнул. Как он сказал: «У каждого человека есть свой предел». Второе: Маккейн никогда не прекращал выражать своё отвращение к пыткам. Он был против их использования любой страной и, в частности, Соединёнными Штатами. С прагматичной точки зрения он считал, что пытками можно добиться только ложных показаний и ничего полезного. Что крайне важно, он называл пытки «аморальными».