Как мы не стали бандой - [8]

Петя закурил.

— Ты их знаешь, вижу, так чего вписалась, еще найдут, будут голову морочить.

Даша продолжала смеяться:

— Так понравилось твое бдыщ-бдыщ, что не смогла устоять. К тому же романтики…

— …полные штаны, — не удержался Петя.

— И это тоже. Ты поесть не хочешь?

Через двадцать минут они ели шаурму из ларька, который Дарья отрекомендовала как лучший в этом районе. Шаурма была и правда отменной. А девушка еще лучше. Она кого-то напоминала Пете, но он не мог понять кого. Черные чуть кудрявые волосы, широкие щеки, взгляд немного ироничный, фигура, с одной стороны, плотная, но зато идет, как балерина, а выше… Даша поймала взгляд бойца ровно на своих сиськах и улыбнулась с ответным интересом.

Еще через полчаса Петя, уже и забывший, что в Москве после 23:00 алкоголь не продают, успешно купил в магазине пакет, в который завернул две бутылки шампанского.

Гостиница была недалеко от вокзала. Номер Петр снял на себя. Когда портье возвращал паспорт, Даша перехватила его:

— Ну что, Петр Ильич Букреев, будем окончательно знакомы, о, да вы не женаты!..

Петр Ильич Букреев действительно был не женат. Его и не существовало.

Настоящий паспорт Петр Кислицын перед отъездом «на шабашки» оставлял дома. Все было как в молодости. И благодаря давнему дельному совету во всех поддельных документах фигурировал под настоящим именем.

Ближе к утру Даша спросила:

— Ты правда с войны? А давно?

Чтобы сбить тему, он спросил:

— Ты любишь мужиков старше тебя?

Девушка поняла все правильно.

— Нет, обычно я не трахаюсь с первым встречным, ты исключение, просто молодым мальчикам обычно не хватает настоящего тестостерона, вот когда меня на Болотной от ментов отбивали…

— Чего ты делала на Болотной?

— Власть свергала, так вот меня уже почти затащили в ментовскую машину, но какие-то дядьки вступились и один из них портфелем омоновцу по голове хлопнул, с ним бы я замутила, хотя он совсем неприглядный был, не то что ты. — Девушка с уважением пощупала его мускул. — Так ты правда был на войне?

Что отвечать, Петя не понимал. Честно — было невозможно. Врать не хотелось. Воевал он последние двадцать четыре года, пусть и разными способами. Последние полтора года был сначала в Сирии, а потом на Украине. Последняя командировка обещала быть долгой.

Кислицын приехал в Москву отдать семье заработанные деньги, передохнуть пару дней и снова махнуть в сторону Донецка. Там уже разгоралась полноценная веселуха. Выглядело это не совсем так, как грезилось романтическим московским девушкам. Но идеологически Петя был полностью согласен с тем, что делал, и с удовольствием стрелял за правильную сторону.

Рассказывать об этом было нельзя. Петя вместо этого открыл вторую бутылку шампанского и случайно пролил на себя чуть-чуть, а Даша тут же начала языковую уборку.

Стало не до вопросов и ответов.

Утром Петя не стал врать и сказал, что сегодня же выезжает в Ростов. Дальнейший маршрут был понятен.

Девушка улыбнулась:

— Объявись, как вернешься.

Петя кивнул головой, а потом как-то неожиданно для себя признался:

— У меня другая фамилия, и я женат.

— Не посягаю, — серьезно сказала Даша. — Так объявись, как вернешься, а то где еще одного такого взять-то.

— Ой да ладно, небось, парней полно, — хмыкнул Петр.

— Ничего-то ты не знаешь, Джон Сноу, — произнесла Даша совершенно загадочные для Кислицына слова и пошла к своей машине.

Почему-то Петя помнил, что с утра она собиралась к бабушке.

Антон Маяков

(5 СЕНТЯБРЯ)

Подписано соглашение «Минск-1».

У Антона непроизвольно вздрагивала рука, когда ему звонила мать. В последние годы приятного разговора по определению ждать не приходилось. Пронзительные нотации о том, что «страна впала в маразм» и «каждый честный человек обязан возвысить голос», сменялись обсуждением персонального дела А. Маякова. Со всей возможной жесткостью секретаря институтской комсомольской организации образца 1963 года.

Выкинутый из Администрации президента, Антон, вопреки ожиданиям Раисы Николаевны, не пополнил ряды оппозиции. Он все так же болтался рядом со Старой площадью, но уже на малозначительных ролях. Антон предполагал, что мать смущает именно последнее обстоятельство. Если бы он оставался среди первых, то это хотя бы тешило материнское самолюбие. Но быть ничтожеством при негодяях…

Звонок повторился. Надо было все-таки взять трубку, натренированно крикнуть: «Не могу сейчас говорить» (вот в эту секунду это было бы правдой), — и подготовить себя к более продолжительному разговору. Он вышел из приемной в коридор и махнул по экрану пальцем.

— Антон, — голос Раисы Николаевны звучал непривычно тускло, без привычного металла, — мне что-то совсем скверно, я упала, но смогла добраться до кресла, ты бы приехал.

— Да, мама, сейчас, продержись двадцать минут, я сейчас, мамочка, ты продержись…

Его неуверенное бормотание мать как-то взбодрило.

— Не хнычь, а приезжай побыстрей, — в по-прежнему тусклом голосе проявились привычные и неожиданно успокоительные для сына нотки.

Маяков забежал в приемную, оттуда в кабинет — участники совещания как раз тянулись в него, известил большого начальника: «Мать заболела, я отвезу в больницу и вернусь». Секретарь и пара чиновников сочувственно кивнули, еще один глянул с завистью, совещание обещало быть долгим и бестолковым. Выскочил на улицу, махнул рукой первому же такси.