Как Из Да́леча, Дале́ча, Из Чиста́ Поля... - [8]

Старцы всех из горницы выгнали. Рады бы помочь, а нечем. Нет средства, чтоб от яда навьего избавить. Только и можно, что муку последнюю облегчить.

Стали разоблачать, тут травка и показалась. Глазам своим не поверили. Взяла Ишня рукой трясущейся растеньице, на хвост векши похожее, провела легонько по ране глубокой, возле самого сердца, пошептала. Снова повела. Не стало раны, будто и не было...

Прошло несколько дней, и Владимир стал на ноги. Изгнали немочь черную отвары чудодейственные, вернулась сила молодецкая силою земли-матушки, что соком живительным травами впитывается. Верой сердце наполнилось, что уж коли с первым заданием справился, так и второе сдюжит - совладает с волхвом великим Кедроном, выручит из беды девицу красную.

Непросто будет с колдуном совладать, старцы научают. На болото один ходил, и здесь одному идти придется. Колдовством его не одолеть, - кого хочешь переколдует, железом тоже не взять - заговорен. Ан и его слово над тобой не властно. Тот екумедис, что ты добыл, оградит от чар. Дадим тебе перышко серой утицы; пустишь его перед собой, куда оно поплывет, туда и ты ступай. Каким колдун перед тобой предстанет, про то не ведаем. Только как приметишь лошадь али волка, с глазами красными, или мотылек рядом виться станет неотходчиво, с крыльями алыми, знай - он это. А может, не станет перекидываться, в человечьем обличье покажется, потому как в целом свете нет ему супротивника, кроме одного.

- Это кого же? - спросил Владимир.

- Сия тайна велика есть. В стародавние времена, Кедрон испытания прошел, страшные, лютые, чтоб силу ему необыкновенную обрести. Обретя же... Сам посуди, какова жизнь у того, кому все подвластно, кроме чувств человеческих. Захотел терем - вот тебе терем, захотел другой - и другой пожалуйста. Только в двух теремах сразу не жить. Золото, камни, богатство - все будет, стоит слово сказать. Ан того, что простым людям доступно, - нет того. Жизнь вечная - есть, а счастья - нет. Понял тогда Кедрон, как обманулся, как не того возжелал, да было поздно. Возненавидел людей страшной ненавистью, удалился в горы высокие, замкнул дороги к жилищу своему...

- Отчего ж так?

- Прознал, что придет к нему когда человек один, одолеет его, несмотря на всю силу чародейскую, отчего он ее и потеряет. И будет человек тот ничем не приметный, чтоб нельзя было сказать - вон тот, или вон этот. Всех же извести, то ему неподвластно. Так и случилось, - ни во что силу свою почитать стал, а как узнал, что лишиться может, призадумался. От того и людей ненавидит, и в горы скрылся. Лишь иногда является, как слух до него дойдет, - объявилась где девица, какой прежде на земле не бывало. И обликом красна, и нравом. Видать, и о Светиде нашей до колдуна весточка докатилась.

- И многих он так?..

- Может, многих, а может - и нет, не ведаю, - Ишня отвечает. - Только прежде, кто за любушкой своей, али за сродственницей, в горы те на выручку подавался, ни один не вернулся.

Не любушка и не сродственница Владимиру Светида, ан с полдороги не вертаться. Да и что ему терять-то - семьей не обременен, богачества жизнью лесной не нажил, и сама жизнь эта, коли правде в глаза глянуть, не по нему она... Не для того рожден, чтоб в глушь лесную забиться. А для чего? Да хотя бы и для того, чтоб девицу-красавицу из лап чародея вырвать да отцу возвернуть. Ежели удастся. А не удастся - так и слезинки пролить по добру молодцу будет некому...

В общем, собрался Владимир, взял перо серой утицы, благословение от стариков, и отправился в дорогу дальнюю. Екумедис в тряпицу завернул, на шею повесил. Удивительная травка! Сколько времени прошло, а кажется, едва-едва сорвана. Нежная да пушистая, ни за что не скажешь, какая великая сила в ней заключена. Ан без нее пропадать...

Про то, как до гор дальних добирался, про то сказ отдельный. Сохранила его память народная, али нет, неведомо. Только долго ли, коротко ли, а привело его перо в те места, где колдун затаился. В горы высокие, леса дремучие. Здесь, кроме зверя дикого, ни единой живой души. Не у кого спросить, где волхва искать.

Долго Владимир мыкался. Дерева стоят огромные, хмурые. Переплелись вверху ветвями, - что день, что ночь - все едино. На скалы поднимался - под ним, сколько глаз хватает, лес да камень, в какую сторону ни глянь. И невдомек ему присмотреться, как вечерами, стоит огонь развести, мелькает промеж искрами мотылек махонький, с крылышками аленькими.

Рассудил, наконец, колдун, что опасаться ему нечего, да и предстал перед Владимиром в обличье человеческом. Вышел навстречу, встал на пути, зачем пожаловал, грозно спрашивает.

- Не ты ли Кедроном будешь?

Расхохотался в ответ, кому иному здесь и быть? А как услышал, что явился молодец за девицей украденной, вдвойне распотешился.

- Не тебе, лягва болотная, тягаться со мною. Захотел бы, на одну ладонь посадил, другой прихлопнул. Сказал бы тебе: ступай, откуда пришел, так ведь не послушаешь. Силушку в себе мнишь, где, мол, старику со мной справиться? Заговорами-оберегами, небось, оградился. Что же мне с тобой поделать, с неразумным? Пожалуй, вот что. Коли вырвалось слово, пусть оно так и будет. Назвал лягвой, - лягвой свой век и доживай.