Как хороший человек становится негодяем - [45]
Однако мы знаем, что человеческие взаимоотношения не всегда строятся на строго количественной основе. Героизм горстки людей зачастую вдохновляет других на подобные действия. Ярчайший пример не так давно привел историк Филип Холли. В своей книге «Кровь невинных» (Philip Hallie, «Le Sang des Innocents») он рассказывает, как жители деревни Шамбон-сюр-Линьон во главе с пастором Андре Трокмэ сопротивлялись оккупантам и спасли от преследования фашистов пять тысяч беженцев. История отважной протестантской общины, которую закалил многовековой опыт существования меньшинства во враждебной среде, потрясает и вдохновляет. Однако здесь есть и социологический урок. Подобно как власть угнетателя сосредоточена не в одном человеке, а системе отношений в целом, сопротивление злонамеренной власти может быть подлинно действенным, только если основано на коллективной акции. Вот почему образ одиночки, борющегося с властью, который создают мои эксперименты в исследовательских целях, – это несколько романтически-искаженная картина того, как все происходит в реальном мире. Ведь если личность не сможет найти или сформировать группу поддержки, он скорее всего останется героем, но след в истории оставит жалкий.
В экспериментах 17 и 18 из «Подчинения авторитету» я попытался обобщить свои исследования и включить в них некоторые элементы группового давления. Дальнейшие эксперименты по изучению подчинения должны дать более полное представление о том, как реагирует на злонамеренную власть группа людей.
Сейчас мне бы хотелось остановиться на обобщении результатов, описанных в «Подчинении авторитету», на культуру в целом. Издание этой книги во Франции было глубоко интересным лично для меня, поскольку с тех пор, как я впервые побывал в Париже, – а это было в 1953 году, – я чувствую особое сродство с этой страной. Поэтому я был рад критике, которую вызвал выход в свет французского издания. Но когда о книгах говорят в популярной прессе, неизбежны искажения, которые меняют смысл работы, хотя на первый взгляд и незначительны. Так, например, рецензия Алена Бюлера начинается с вопроса «Êtes-vous capable de torturer votre prochain?» – «Способны ли вы пытать ближнего своего?», и некоторые популярные изложения содержания книги называют послушного испытуемого «палачом». Это правда – но не совсем. Это правда в том смысле, что испытуемые и в самом деле все сильнее наказывают невинную протестующую жертву. Пожалуй, это и в самом деле похоже на то, что делает палач. Однако у слова «палач» есть особый оттенок смысла: складывается впечатление, что боль причиняют из жестокости, ради того, чтобы жертва как можно сильнее мучилась. Между тем в лаборатории происходило совсем иное. Испытуемый считал, что участвует в законном научном эксперименте. Он был убежден, что наказание служит не для того, чтобы причинять жертве мучения, а для облегчения процесса обучения и усвоения материала. То, что он делал с жертвой, – не пытка, точно так же как шлепать ребенка – не значит его пытать.
Это вопрос деликатный. Однако, вероятно, очень – ведь многие испытуемые, которые в этом эксперименте вели себя послушно, скорее всего, не согласились бы участвовать, если бы им сказали, что мы хотим проверить, насколько они способны пытать другого человека. Весь комплекс садизма, зла и жестокости, связанный со словом «палач», придал бы их действиям совершенно иной смысл и потому заставил бы многих испытуемых отказаться от участия.
Почему же в популярных пересказах книги так часто всплывают слова «палач» и «пытка»? Помимо погони за сенсацией – а эта тенденция не чужда коммерческой журналистике, – в обществе не утихли дебаты по поводу подозрений, что французские власти прибегали к пыткам в ходе Алжирского конфликта. Более того, вопрос о том, применяли ли французские военные систематические пытки к повстанцам, – самый обсуждаемый в прессе морально-этический вопрос, связанный с этой войной. Похоже, на наш эксперимент повлияли воспоминания об этических дебатах из недавней истории Франции – и они еле заметно, но на самом деле существенно исказили его смысл. Это иллюстрация одного важного обстоятельства, которое мой французский коллега-социопсихолог профессор Серж Московичи счел достойным подробного анализа: любая научная работа при ассимиляции в культуру претерпевает избирательное искажение.
Самое серьезное искажение, которое произошло при ознакомлении с экспериментом широкой публики, едва ли заметят те, кто не знаком с методами социально-психологического эксперимента. Однако с интеллектуальной точки зрения это важнее сего. Структура нашего эксперимента состоит из двух основных частей. Во-первых, это базовая парадигма – человек получает указание наносить протестующей жертве все более сильные удары током. Второй равноправный компонент исследования – систематические изменения в каждой из 18 экспериментальных ситуаций. Степень подчинения очень сильно зависит от того, как именно сочетаются в конкретной экспериментальной ситуации различные переменные. Скажем, в одной ситуации (голосовая обратная связь) полностью подчинялись экспериментатору 62,5% испытуемых, а в другой (в присутствии двух подставных «учителей», отказавшихся подчиняться экспериментатору) – лишь 10%. Так что вероятность подчинения очень зависит от того, в каких именно обстоятельствах очутился испытуемый, и для изучения этих обстоятельств и было организовано несколько вариантов эксперимента. Однако в популярной прессе об этих вариантах почти ничего не говорилось – либо предполагалось, что они не играли никакой существенной роли.
