Как делать погоду - [5]

Каток освещал сиреневый прожектор. Звучал убаюкивающий вальс. Потом в динамике захрипело. Музыка сменилась яростными ударами клюшек, вжиканьем курток, свистом ветра в ушах, лязганьем полозьев. На середине пруда, где снег не расчищен и лежит вспушенным сугробом, суетились несколько человек. Изредка в наливающееся сумраком небо струился дымок, что-то оглушительно хлопало. Грохотало. Над катком в сумерках вспыхивали голубоватые и золотистые искры. Проносились снопы комет, рассыпались букетики огненных цветов. Черные фигуры пиротехников неуемно крутились на своем пятачке. Среди них выделялся непоседливый старикан с бородой и длинными растрепанными патлами. Он без конца что-то выкрикивал, распугивал ворон с веток, размахивал руками. Полозья царапали лед, оставляя на поворотах выщерблины. Казалось, я стою на месте, а мимо хороводом проносятся прибрежные липы, огоньки машин, мальчишки с клюшками, вывески, старички в гетрах, редкие зеваки. Две девчушки в бежевом и розовом пуховиках, в полосатых шапочках с помпонами бодро неслись по льду, ухватившись за руки, не обращая внимания на канонаду петард. У них все было впереди. Их ничто не отягощало. Сегодняшний вечер складывался именно так, как они себе сочинили. Прочерчивая коньками елочки, они летели мимо гудящих в пробке машин и медлительных вечерних прохожих, гуляющих вдоль катка с собаками и детьми. Не высматривая никого в толпе, девчушки хохотали в вихре перламутровых снежинок, на их бровях сверкал иней. Я замер, замешкался, немного залюбовался. Я был обезоружен секундой, в которой спрятаны тысячи похожих секунд прошлого и будущего. Десятки из которых я помню и знаю и миллиарды которых мне неизвестны. У меня такое бывает: я задумался о чем-то неуловимом и сложном, упустил несколько мгновений настоящего времени, когда можно приобщиться к происходящему, включиться и что-то изменить. И вот я уже на коленях. В щеку вгрызается снег. В ладони впиваются осколки льда. Огоньки машин расплываются. Город наполняется звоном. Краем глаза я вижу, как девчушки помогают друг другу подняться, отряхивают от снега дутые штаны, потирают ушибы. От боли в коленях почему-то вспомнилось, как давным-давно мы с отцом пришли сюда, тоже в декабре, только тогда снег громко скрипел под ногами, кончики пальцев деревенели от холода, а изо рта вместе с выдохом вырывался густой седой пар. Мы пришли сюда как-то под вечер: я – кататься на коньках, он – следить за мной с берега. На самом деле в тот день мы с ним, переглянувшись, дружно решили сбежать, потому что дома разрасталась грозовая туча и кое-где – то на кухне, то в прихожей тихонько порыкивал гром. Воздух в комнатах становился тягостным, сине-фиолетовым. Батареи топили с утроенной силой. Что-то назревало. И я не знал, как это исправить и предотвратить. А отец целыми днями сидел в кресле перед телевизором, о чем-то раздумывал, стараясь не замечать духоты и давления. И ничего не предпринимал. В тот день я катался на двухполозных коньках, которые пристегивались к валенкам тремя кожаными ремешками. Я носился по льду, жадно вдыхая хрустальный, сизый воздух с перчинкой города, с привкусом ржавчины и хвои. В те времена зимой столбик термометра часто опускался ниже минус 20 градусов и замирал так на пару недель. Однажды в один из дней, когда было довольно холодно, на деревьях лежали ватины снега, а холмы и пригорки искрились, в школе отменили два последних урока труда. Мы с одноклассником Ленькой два часа самозабвенно катались с ледяной горки на каких-то найденных неподалеку фанерках. Воздух казался сиреневым. Все вокруг слегка звенело. Деревья, изнемогая, выгибались на морозе, а оконные стекла, утолщенные узорами, сверкали на белолицем и безразличном солнце. В итоге я отморозил кончики пальцев. Мать, всхлипывая, ругая и жалея, отогревала мне руки в тазу и укутывала ноги в две пары шерстяных носков. После этого я всегда страшно мерз. И в тот декабрьский день на катке кончики пальцев, как всегда, остекленели и отнялись, несмотря на толстенные шерстяные носки. Но я все равно вырисовывал елочки, носился по кругу, слыша свист ветра в ушах, на окаменевших от холода ногах. Выделывая ласточки, пистолетики и пытаясь крутиться на одной ноге, как фигуристы из телевизора, я забыл обо всем на свете, искал отца на берегу, ждал от него одобрительного кивка или хотя бы тусклой улыбки. Каждый раз, долго высматривая его среди оживленных бабушек и чьих-то суетливых мамаш, толпящихся у кромки катка, я начинал подозревать, что отец ушел. От этого казалось, что шарф и верхняя кнопка куртки начинают душить. Сердце оглушительно билось. Я не представлял, как буду возвращаться домой один, без него, на метро, потом на автобусе, в толчее незнакомых и хмурых людей. Меня захлестывала волна шума, окрики, чужой смех. Город нависал и начинал медленно разрастаться. В этот последний момент, прежде чем окончательно разреветься, я неожиданно замечал его. Отец стоял, привалившись спиной к черному стволу ясеня. Растрепанный, без шапки, с приподнятым воротником кожаной куртки, он курил и глядел куда-то вдаль. Не догадываясь, что за ним наблюдают, он тайком превратился в незнакомого, взволнованного человека. Потом, встрепенувшись, торопливо вдавив окурок в снег, отец принимался искать меня на скупо освещенном катке. Он виновато и поспешно просеивал серебристо-серый кружок льда, но не замечал, не находил меня. Возможно, отец продолжал витать в своих мыслях, по рассеянности забыв, какая куртка на мне надета. И вот, много лет спустя, сегодня, в среду, я стою на коленях в центре Москвы, на голубоватом льду Чистых прудов. Не падаю духом, а стараюсь отряхнуться, подняться и поехать. Но катающаяся под руки парочка, толстый румяный мальчишка с клюшкой, припудренная старушенция в шапке-петушке, не замечая, налетают на меня на всех скоростях. И снова сбивают с ног. В ладони вгрызается снег, впиваются сколотые коньком хрусталики льда. Споткнувшись о мою ногу, незадачливые хоккеисты-любители, жители спальных районов в рейтузах, служащие банков в дутых комбинезонах, студенты и пенсионерки из окрестных новостроек растягиваются на льду, озираются по сторонам, выясняя, кто заметил их позорное падение. Вскочив на ноги, они поспешно отряхиваются, посмеиваются и бодро несутся дальше. А я никак не могу подняться, почему-то кажется, что сегодня я мог бы встретить и отца, здесь, среди людей, толпящихся на берегу пруда. Поседевший, раздавшийся вширь, возможно, сейчас он стоит поблизости, прислонившись к черному стволу плечом. Наблюдает за дочкой. Улыбаясь, размахивает в ответ на ее пистолетики и пируэты руками, в одной из которых – стеганые штаны на смену, а еще серый плюшевый заяц с мятой ленточкой и розовый шарфик из искусственного меха.