Как быть стоиком: Античная философия и современная жизнь - [12]

Задержитесь на минуту и перечитайте этот отрывок, прежде чем следовать за Эпиктетом и мной дальше. Я уверен: как и большинство людей, вы согласны с тем, что Эпиктет говорит о привязанности к вещам, будь то горшок, стеклянный кубок или iPhone последней модели. Да, большинство из нас любит свои вещи, но в глубине души мы понимаем, что не случится ничего страшного, если они сломаются. Однако многие из нас содрогаются от ужаса, когда философ призывает распространить то же отношение на собственного ребенка, брата или друга. Ведь это бесчеловечно — говорить, будто люди не должны привязываться к своим близким! Каким социопатом нужно быть, чтобы не видеть разницы между родным братом и горшком?!

В первую минуту я тоже был шокирован цитатой Эпиктета, но, поразмыслив, понял, что философ вовсе не призывает нас не любить родных и друзей и не заботиться о них. Он просто сообщает неприкрытую суровую правду, которую нам трудно принять.

Стоицизм возник и процветал в эпоху политической нестабильности. Жизнь была трудной, опасной, к тому же человек мог лишиться ее в любой момент и в любом возрасте. Эта печальная участь не миновала даже императора Марка Аврелия, жившего в период расцвета Римской империи, через сто лет после Эпиктета. Из тринадцати его детей только один сын и четыре дочери пережили отца. А ведь его семья на то время считалась одной из самых состоятельных в мире, была обеспечена всеми материальными благами, лучшей едой и медицинской помощью: личным врачом императорской семьи был Гален — один из самых знаменитых медиков Античности.

Сам Эпиктет, как мы помним, взял на воспитание сына своего друга, иначе мальчик был бы обречен на верную смерть — это говорит о том, что философ знал, что такое сострадание и забота о людях. Но Эпиктет призывал мужественно смотреть в лицо реальности, а реальность такова, что все люди смертны и никто из них не принадлежит нам и не останется с нами навечно. Понимание этой жестокой истины помогает сохранить рассудок в случае смерти любимого человека и спокойно пережить расставание с близким другом, уезжающим в другую страну. (Если сегодня люди эмигрируют по экономическим причинам или бегут от насилия и беспорядков, то во времена Эпиктета распространенной причиной таких переездов было изгнание.) Признав эту реальность, мы понимаем, что должны наслаждаться любовью наших близких и общением с ними, когда это возможно, а не принимать их как должное: ведь неминуемо настанет день, когда «установленное время года» пройдет. Мы всегда живем hic et nunc — здесь и сейчас.

Всю очевидность этой истины судьба преподнесла мне прошлым летом в Стамбуле. Я отправился туда, несмотря на предостережения родных: всего за несколько дней до моей поездки в городе произошел ужасный теракт и сохранялась опасная обстановка. Но я рассудил — и, как оказалось, верно, — что снаряд в одну и ту же воронку дважды не попадает и вероятность очередной атаки террористов, особенно с учетом резкого усиления мер безопасности, невелика. Однако я не учел, что в городе могут начаться политические волнения.

В один из вечеров мы с друзьями ужинали в замечательном критском ресторане в историческом районе Стамбула, и вдруг я заметил, что остальные посетители (в тот поздний час их было немного) напряженно уткнулись в свои смартфоны. Поначалу я счел это очередным примером пагубного влияния гаджетов: наши современники предпочитают виртуальное общение на Facebook живому разговору со своими спутниками. Но вскоре стало ясно, что этот вывод, как сказали бы стоики, «не получил моего «согласия» (то есть, оказался неверным): люди были слишком взбудоражены и обеспокоенно что-то обсуждали. Как оказалось, они следили за новостями: в тот самый момент в стране предпринималась попытка военного переворота. Мы восприняли это сообщение спокойно и продолжали беседовать, потягивая вино. Наши турецкие приятели рассказали о правительстве премьер-министра Реджепа Эрдогана, которое становилось все более авторитарным и происламским, и о нескольких попытках госпереворотов, что произошли в Турции за последние пятьдесят лет.

Наконец мы с друзьями решили возвращаться в отель, но, по слухам, все мосты города были перекрыты военными, включая и те, что соединяли азиатский и европейский берег Босфора. Мы находились в азиатской части, а наш отель остался по другую сторону. После неудачных попыток поймать такси мы отправились в гостиницу пешком. Надо заметить, что по городу бродило немало любопытствующих, хотя полицейские машины и перегородили некоторые улицы. В отличие от них, социальные сети заблокированы не были, поэтому мы смогли сообщить семьям, что с нами все в порядке.

Обстановка в Стамбуле была пугающе спокойной: рыбаки, покуривая, удили с моста рыбу и переговаривались, как в самую обычную ночь. Озадаченные, мы дошли до отеля и улеглись в постели, но заснуть так и не смогли: следующие несколько часов прямо над гостиницей летали военные вертолеты и истребители, дважды прогремели мощные взрывы, как мы узнали потом, это были те печально известные события на площади Таксим. Однако утром город выглядел так, словно ничего не случилось. По улицам неторопливо шли прохожие (хотя их было меньше, чем обычно), работали кафе (но многие музеи были закрыты). Стараясь особо не выделяться, мы прогуливались возле отеля, следили за новостями и ждали, когда откроется аэропорт: на тот день у нас были куплены билеты домой. Наконец нам сообщили, что с нашим рейсом до Парижа все в порядке, он не отменен, просто вылет задерживается. Около полуночи мы сели на такси и отправились в аэропорт — и вот тут нам пришлось поволноваться: улицы были перекрыты сотнями людей, они праздновали провал военного переворота, в ходе которого были убиты и ранены тысячи человек по всей стране, в основном в Анкаре. Оказаться среди оголтелой толпы молодых мужчин, разгоряченных кровью, пролитой на их улицах, без знания местных обычаев и языка — ситуация явно из разряда «непредпочтительных безразличных вещей», если пользоваться терминологией стоиков. Досадуя, что мы не можем двинуться с места, наш таксист принялся ожесточенно ругаться с другим водителем, что, конечно, только добавило нервозности всему происходившему. В конце концов нам чудом удалось добраться до аэропорта, зарегистрироваться на рейс и благополучно улететь в Европу, а затем в США.