Кадеты императрицы - [47]

Противостоять такому соблазну было более чем трудно, а между тем приходилось, потому что эти дивные создания были еще яростнее и демонстративнее в своей ненависти, чем мужчины. При встречах с французами они с остервенением плевали на землю, а если держали себя таким образом, что подавали повод и надежду следовать за ними, то делали это в большинстве случаев лишь для того, чтобы заманить врагов в ловушку и потом предоставить их ножевой расправе мужей или любовников. Скверное дело!.. Но Рантиньи был как на горячих угольях. Желания дурманили его мозг и заглушали голос предосторожности и рассудка.

Настал день, когда он не выдержал и поддался искушению. Это было утром, в середине февраля 1809 года, в окрестностях осаждаемой Сарагосы.

То была ужасная, легендарная осада. Все население города встало единодушно на защиту родного города. Дети, женщины, старики — все взялись за оружие. Город помимо своих стен был защищен укрепленными монастырями, амбразуры и бойницы которых украсились пушками.

Улицы покрылись баррикадами, чуть ли не во всех домах вырабатывали порох, лили пули, начиняли ядра. И хотя жители Сарагосы были неопытны в военном деле, но зато они сходились в единодушном, пылком намерении: отстаивать свой город до последней капли крови.

Экспансивнее всех в деле самообороны и самозащиты были крестьяне соседних деревень, укрывшиеся в городе вместе со своими семьями и скотом. Они расселились по всем кварталам, живя скученно, держа скот в том же жилом помещении, где проживали сами, грязные, неопрятные, покрытые паразитами и различными накожными болезнями, как следствие нечистоплотности. Они доходили до того, что все отбросы оставляли тут же, в помещении, и даже не погребали покойников, умиравших от эпидемий, не замедлившей развиться в этой ужасной антисанитарной обстановке.

Религиозный фанатизм и любовь к родине возбуждали храбрость и энергию этих крестьян. Они слепо отдавались Божьей воле. И с утра до вечера все стены, крыши домов, окна и бойницы осыпали осаждающих свинцом.

Кроме того, необходимо принять во внимание, что Сарагоса заключала в своих стенах восемьдесят тысяч человек, тогда как Ланн осаждал ее с тридцатитысячным войском. Однако хорошо дисциплинированная французская армия под начальством опытных полководцев и офицеров стоила вдвое больше, чем дикая, невежественная, безначальная орда в Сарагосе.

Итак, большинство соседних крестьян бежало из своих деревень и укрылось в укрепленном городе-крепости. На своей земле остались только самые ярые поселяне, страстные приверженцы матушки-земли. Они жили, пугливо хоронясь в амбарах и гумнах, а при набегах солдат скрывались в ближайшие леса. Но иногда потом находили отдельные группы французских солдат, умерщвленных самым ужасным, самым жестоким способом: их резали на куски, вешали вниз головой, жгли на медленном огне, чтобы как можно более продлить их страдания. Конечно, за все эти проделки и французы, со своей стороны, мстили самым жесточайшим образом, но это не останавливало пылких испанцев, а, напротив, лишь сильнее разжигало их хищные, кровожадные аппетиты.

Однажды утром Ланн поручил Рантиньи отвезти приказ генералу Разу, корпус которого был расположен на довольно дальнем расстоянии, по другую сторону города.

Рантиньи спокойно тронулся в путь, сопровождаемый отрядом гусар из двенадцати человек.

Была ранняя весна, но арагонский климат очень мягок; поэтому было очень тепло и тихо, несмотря на довольно позднее время: девять часов вечера. Рантиньи проехал пустые на взгляд деревушки, благополучно достиг места стоянки французских войск, исполнил возложенное на него поручение и повернул в обратный путь. Ночь была теплая, утро выдалось жаркое, а в полдень прямо-таки было жарко, как в пекле. Маленький отряд продвигался шагом, да и то через силу. К несчастью, кто-то заявил, что горло пересохло, что жажда мучает и людей, и коней. Рантиньи согласился с правильностью этого замечания.

Проезжая накануне одну из деревушек, он заметил на пороге одной несчастной харчевни двух красивых девушек. Одной на вид было лет восемнадцать, а другой — четырнадцать; но под знойным солнцем юга эти фрукты зреют рано.

Когда пришлось теперь проезжать той же деревушкой обратно, Рантиньи машинально взглянул на харчевню. Услышав конский топот, обе девушки снова появились на пороге. Они были очень хороши, стройны, ловки, с пышными волосами и вызывающей, задорной улыбкой на ярких губах. У Рантиньи помутилось в голове, и он, с решительным видом соскочив на землю, крикнул своему отряду:

— Стой! Отдыхай!.. Пять минут… держи ухо востро, лошадь в поводу. Никто не отлучайся!

Гусары с радостью соскочили на землю. Около харчевни был садик, в нем стояли столы и скамьи.

— Пейте здесь! — сказал капитан. — Я заплачу.

Солдаты поблагодарили. Это были испытанные, осторожные воины, но даже и они нашли все эти предосторожности излишними, так как деревушка пустовала и в харчевне, по-видимому, тоже никого не было, да и по пути они не встретили больше трех-четырех человек, тогда как их самих было все-таки двенадцать человек.

Старшая из девушек поспешила принести стаканы и кувшины с вином. Рантиньи вошел в харчевню. До него доносились смех и говор его солдат: они заставляли девушку отливать из каждого кувшина в стакан и выпивать все это у них на глазах. Она со смехом исполнила их требование. Тогда и солдаты стали пить в свою очередь.