Кадеты, гардемарины, юнкера - [9]

Два года почти ежедневного нахождения во дворце от 4 часов пополудни до полуночи для услуг царской фамилии, императору и императрице Елизавете Алексеевне, этим земным ангелам, довели любовь мою до обожания, а преданность — до пожертвования жизнью.

Вся царская фамилия была не только милостива к камер-пажам, но и любила их, и была совершенно уверена в их любви и преданности; это доказывалось тем, что при фамильных обедах, где все они обедали одни, никто кроме камер-пажей не служил, и никто не мог входить в столовую <…>; и тогда они были, как говорится, нараспашку — обо всем говорили без всякого этикета, и шутили и смеялись, как простые смертные; по окончании стола приказывали нам брать при себе конфекты и фрукты, и это все поступало в наши треуголки. Когда после обеда все расходились по своим половинам, мы провожали их, после чего нам подавали обед, и если не было вечером собрания, то нас отвозили в корпус кроме одного дежурного, обязанность которого начиналась с 10 часов утра и кончалась в полночь. Когда вдовствующая императрица <Мария Федоровна> выезжала куда-либо, то дежурный верхом обязан был сопровождать у двери кареты; если это случалось зимой, государыня всегда говорила дежурному: «Restez, mon cher, il fait trop froid»[4], — но в молодости холода нет, а верхом ездить было наслаждение, ну и упросишь и умилостивишь так, что позволит сопровождать.

Камер-пажом я был два года, с половины 1811 года, 1812 год, и в июне 1813 года выпущен в Семеновский полк, по экзамену вторым по корпусу. Прежде, до 1811 года, первые двое выпускались по экзамену поручиками, но по отмене этого в 1812 году — прапорщиками. <…> После производства мы откланялись императрицам, были угощены и получили подарки…

Поход во Францию в 1814 году. По запискам прапорщика лейб-гвардии Семеновского полка И. М. Казакова // Русская старина. 1908. Т. 133. № 3. С. 523–524.

К. Зенденгорст Из воспоминаний Первый Санкт-Петербургский кадетский корпус. 1813–1825 годы

…В царствование Александра I военно-учебные заведения находились под покровительством цесаревича великого князя Константина Павловича как главного начальника Пажеского и всех кадетских корпусов. Отечественная война 1812 года и заграничный поход 1813 и 1814 годов, в которых цесаревич принимал непосредственное участие, отвлекали его от любимых занятий. В 1816 году цесаревич был назначен главнокомандующим польской армией и отправился в Варшаву; бывшие корпуса состояли под непосредственным начальством гг. директоров, без всякого над ними контроля.

При вступлении моем в заведение семилетним ребенком, в 1813 году, директором 1-го кадетского корпуса был генерал-лейтенант <Федор Иванович> Клингер, весьма угрюмый и суровый человек. Не отличаясь «мягкосердием», Клингер был неумолимо строг с кадетами; снисхождение и ласковое обращение с питомцами были чужды его сердцу; дети боялись его. В продолжение девятнадцатилетнего управления корпусом (с 1801 по 1820 год) генералом Клингером не было сделано никаких улучшений ни в нравственном, ни в физическом и ни в учебном воспитании кадет; то было время какой-то безжизненности в корпусе. Кроме того, Клингер, как ученый, занимал почетные должности и по женским учебным заведениям; но как иностранец не желал выучиться русскому языку, который не мешало бы ему знать как директору учебного заведения в России; с кадетами Клингер объяснялся на французском языке, а инспектор классов переводил нам по-русски; отдавая приказание заключить виновного кадета в тюрьму[5], Клингер говорил: На турма ево. Вот все, что он мог сказать на русском языке. <…>

Малолетнее отделение, состоявшее в то время при 1-м кадетском корпусе, было разделено на 6 камер, под управлением дам. <…>

В корпусе были тогда открытые галереи, по которым дети должны были проходить из дортуара в столовую, из столовой в классы, из классов в залу. Зимой, в 20 градусов слишком мороза, прогулки эти по галереям были довольно ощутительны и неприятны, тем более что одежда наша была легкая: суконная куртка с брюками, башмаки и нитяные чулки, голова и шея открытые, о наушниках и перчатках не было и помина; в этом костюме летом жарко, а зимой — холодно. Наши камерные дамы, сопровождая нас по утрам из дортуара в столовую, чтобы подкрепить наши детские силы габерсупом, надевали зимой меховой салоп и теплый капор, а кадеты в означенном костюме следовали за ними в должном порядке — попарно, маленькие впереди.

Полы были окрашены только в лазарете; в зале и дортуарах были простые, и мылись едва ли один раз в неделю. В рекреационной зале был один стул для дежурной дамы, небольшой ларь для наших нянек, и затем положительно — никакой другой мебели.

Всякий может себе представить, что происходило в этой зале при сборе не менее 150 человек детей, которые ходили, бегали и резвились; дежурная дама, по снисхождению к детям, довольно долгое время терпела шум и гам кадет и, наглотавшись пыли досыта, наконец призывала нас садиться, и мы располагались на полу — по-азиатски.

Вместо чаю нам давали поутру тарелку габерсупу с хлебом, а в четыре часа пополудни небольшую булку и стакан невской воды; о прочей пище не буду распространяться, скажу только, что в то время кадеты нередко заболевали