Кадетство. Воспоминания выпускников военных училищ XIX века - [104]
Кажется, в конце концов начальство наше проникло в эту тайну и приняло свои меры. Да оно и не удивительно, если принять во внимание, каким примитивным и рискованным способом достигалось это «спасение». Вход в классную канцелярию воспитанникам был вообще запрещен. Исключение допускалось лишь в тех случаях, когда это вызывалось какими-нибудь поручениями учебного характера. Вот этими-то случаями или самовольными, весьма рискованными всегда побегами приходилось пользоваться для лаконических переговоров с «Рыжим Спасителем» и внесения ему вперед мзды за исправление неудовлетворительного балла в виде 20–30 копеек, смотря по трудности операции и другим обстоятельствам.
Учащиеся четвертого курса Морской академии.
Фото (конец XIX — начало XX вв.)
Другим способом «спасти положение» являлось фиктивное заболевание и бегство в лазарет, под крылышко добрейшего Ксенофонта Александровича. Кадеты устраивали себе искусственное «нервное сердцебиение», пробежав одним духом бесконечный классный коридор и являясь в лазарет в возбужденном состоянии. А то просто жаловались на головную боль, тошноту или другие тому подобные явления, не поддающиеся врачебному контролю как совершенно субъективные. Сибиряков с лукавым видом выслушивал таких сомнительных пациентов и большей частью делал вид, что верит их показаниям. Но иногда и он терял терпение и, возмущенный явной симуляцией, налетал на мнимого больного и принимался распекать и стыдить его.
— Послушайте, мой милый! — кричал он на весь лазарет. — Что же вы меня за дурака считаете? У вас ведь ровно ничего не болит и вы все врете…
Тогда кадет менял тон и уже прямо переходил к мольбам оставить его только на один день в лазарете, иначе его сегодня обязательно вызовут по такому-то предмету и погубят всю его «будущность». Фельдшеры и другие воспитанники, присутствовавшие на амбулаторном приеме, сочувственно улыбались и поддерживали такое ходатайство. И милейший Ксенофонт Александрович обыкновенно сдавался.
На другой день Епанчин, обходя лазарет, подходил к больным, выстроенным перед своими койками, и, выслушав доклад сопровождавшего его Сибирякова, бесцеремонно спрашивал: «А вы чем болеете? Астрономией?»
— Никак нет, ваше превосходительство, у меня лихорадка, — возражал больной, сообразуясь с подписью на доске над кроватью.
Но старый педагог, сам прошедший огонь, воду и медные трубы, оставался, очевидно, при своем (увы! большей частью совершенно правильном) мнении и, смерив своим проницательным взором подозрительного больного с головы до ног, величественно удалялся из лазарета.
Кстати сказать, лазарет не представлялся уже для воспитанников таким раем. Правда, кормили там недурно, особенно когда назначали подходящую «слабую порцию» и даже вино. Но, в общем, было скучновато, а иногда и рискованно. Пьяные фельдшеры, случалось, давали больным вместо прописанного полоскания примочку для ног и тому подобное.
Выпускной ротой командовал капитан-лейтенант Грундштрем. Впрочем, может быть, я и ошибаюсь. Кажется, Грундштрем принял 2-ю роту после смерти Хвостова, а 1-й (выпускной) ротой командовал капитан 1-го ранга Гверинг. Но дела это, в сущности, нисколько не меняет. Швед или финляндец родом, небольшого роста, с толстым носом, раздвоенным посередине, он служил нередко мишенью для насмешек и шуток кадет. Нельзя сказать, чтобы его не любили, но авторитетом он у нас не пользовался. Одевался он не то что неряшливо, а скорее небрежно и своим комическим и рассеянным видом производил странное впечатление. Особенно на дежурстве, когда ему приходилось совмещать служебные обязанности с педагогическими.
Он преподавал нам начертательную геометрию и если урок совпадал с дежурством по училищу, то являлся к нам в класс в «обыкновенной форме», то есть в вицмундире, и оставлял классную дверь открытой в коридор, где стоял дежурный барабанщик. Сабля как-то нелепо болталась у него сбоку, нередко попадая между ног, шейный Станислав[80] съезжал куда-то за спину вместе с плохо пригнанным галстуком, штанины поднимались кверху и, зацепившись за ушки ботинок, открывали кальсоны… Взлохмаченные волосы и блуждающий по сторонам взор довершали картину.
Кадеты, конечно, учитывали все эти свойства своего преподавателя и злоупотребляли ими для своих целей. Вызванные к доске для ответа, они пользовались без зазрения совести шпаргалками, подсказками и, наконец, просто самими руководствами по начертательной геометрии, которые должны были будто бы служить для наглядного изображения пересекающихся плоскостей и тому подобное.
По окончании урока Грундштрем ковылял в коридор и, сделав комичное антраша своими короткими ножками, отчаянно как-то махал барабанщику своей треуголкой и кричал: «Бей!»
Один из товарищей, Григорович (младший брат последнего морского министра; скончался в молодых годах) по прозвищу Акула (прожорливость и какая-то рыбья «образина»), отправившись однажды вечером с рапортом на квартиру ротного командира, столкнулся в передней с его детьми и обозвал их «чертенятами». В этот момент туда же вошел Грундштрем и, приняв рапорт, с неудовольствием сказал Григоровичу: «Ну-с и не годится христианских детей чертенятами называть!» Акула, конечно, смутился и стал изворачиваться на все лады в свое оправдание. Впрочем, благодушный ротный и не думал его преследовать.
