Качество жизни - [37]

— Вы уверены, что мне пойдет?

— Это всем идет. Это — …, - Аня назвала имя всемирно известного портного, то бишь кутюрье.

— Вообще-то это уже носили, вам не кажется?

— Бросьте. Идите меряйте!

В кабинке я напялил мятые штаны цвета кофе с молоком (да еще и в каких-то пятнах, будто на них пролили кофе без молока) и такого же колера блузу с костяными пуговицами. Еще бы драную соломенную шляпу, думал я, рассматривая себя в зеркале, и — готовое пугало.

— Как вы там? — нетерпеливо спросила Аня.

— Сами смотрите.

Аня отдернула занавеску и критически оглядела меня. Я ждал, что она расхохочется или хотя бы наконец улыбнется. Но она деловито сказала:

— Я так и думала. Очень идет. Сразу лет на десять моложе, между прочим.

— Да?

Я осмотрел себя еще раз и склонен был с нею согласиться. Слегка нелепо, но есть какая-то в этом свобода и великолепная небрежность.

— Вы не думайте, — сказала Аня, — это повседневная одежда. Нормальную, на выход, мы в другом месте будем смотреть.

— Я надеюсь.

Войдя во вкус, я решил прихватить еще несколько вещей. Аня с помощью продавщиц подносила, я примеривал.

Две продавщицы, молоденькие девушки, о чем-то переговаривались, поглядывая на меня. Наверное, решают, кто мне эта девица, дочь или любовница, думал я. И ошибся. Приблизившись ко мне, пока Аня что-то сосредоточенно рассматривала, одна из девушек, смущаясь, сказала:

— Извините, мы вот тут поспорили, вы Асимов или Анисимов? Извините.

— Мы в газетах фотографию видели, — объяснила вторая. — Но у нас газет этих нет сейчас, вот мы и поспорили.

— А на что? — поинтересовался я.

— Да так, просто на интерес.

— Что ж, вы обе выиграли. Я Анисимов и Асимов одновременно.

— Ой, — сказала одна из девушек, — а вы, правда, муж Виленской?

— Пока нет.

— А правда, что ей на самом деле сорок два года? — спросила вторая.

— Вранье. Двадцать семь.

— Вот так! Я же говорила! — торжествующе воскликнула первая. — А, извините, у вас с собой книг ваших нету? Мы не в подарок просим, мы бы купили. Мы тут заходили в книжный, говорят: скоро будут.

— Да, скоро будут. Придется потерпеть. Специально потом зайду и подарю по книжке. С автографом.

— Спасибо! — хором воскликнули счастливые девушки.

Подошла Аня и, недоброжелательно посмотрев на девушек, сказала:

— Все, больше тут делать нечего, едем дальше.

Мы потратили весь день на покупки. Но фишка или фенечка все не находились. Аня и шейный платок мне повязывала, и что-то вроде амулета с камешками навешивала, и пестрые галстуки нацепляла — все не то.

— Ладно, — сказала она. — Это мы еще подумаем, а пока едем голову в порядок приводить.

— Вы уверены, что надо?

— Конечно. Ирина сказала: обязательно.

— Ну, если Ирина сказала…

Она привезла меня в куафюрное заведение, где над моею головой стали виться сразу две мастерицы.

— В какой цвет? — спросили они Аню, сидящую в сторонке с журналом.

— Меня бы тоже спросить, — подал я голос.

Аня кивком согласилась: клиент сам решит.

Я решил, что мне нужен прежний мой цвет — светло-русый, почти пепельный. Девушки пообещали и выкрасили меня в соломенный цвет с паскудным цыплячьим оттенком.

— Нормально! — оценила Аня.

— Какого черта! — не согласился я. — Я же сказал: светло-русый с пепельным оттенком. Вот такой! — ткнул я в большой картонный лист, на котором, как листья в гербарии, были прикреплены прядки волос самых разных цветов и оттенков.

— Такого по вашему волосу трудно добиться. У вас волос неоднородный, оправдывалась одна из девушек.

А я вспомнил, как Нина всегда не любила вот это вот: «волос» в устах парикмахерш, да и в других устах. Она жаловалась, что, когда говорят не «волосы», а «волос», она почему-то представляет себе большую и абсолютно лысую голову, из темени которой вьется толстый, жирный и черный единственный волос.

— А вы добивайтесь! У вас цены вон какие — за что? — сердился я.

Девушки переглянулись и стали добиваться.

В результате я получился того цвета, который когда-то называли «шантрет». Не шатен, а именно «шантрет», нечто игривое, лихое, ловеласистое.

— Вы нарочно? — поинтересовался я.

— Мы предупреждали! — оправдывались девушки.

— Красьте еще раз!

— Нельзя, вы что! Волос же не железный, приезжайте через пару дней.

— Волосы, а не волос! — сказал я.

В машине Аня начала меня утешать, говорить, что все замечательно. Но не выдержала и, глянув на меня, вдруг по-девчоночьи прыснула, крутанув при этом рулем и проехав в миллиметре от обгоняемого автобуса.

— Что?! — раздраженно спросил я.

— Извините. Нет, все нормально, правда!

И тут я увидел вывеску: «Парикмахерская». Не «Салон красоты», как везде, а просто и без затей — «Парикмахерская», как в мое время. Я велел Ане остановиться.

— Вы куда? Тут с вами знаете что сделают?

— Знаю. Подождите меня.

Парикмахерская оказалась родной до теплой и сладкой боли. Никакой тебе записи, живая очередь, как всегда это и было, сидят несколько пенсионеров, пенсионерш и заблудший подросток с наушниками на лысой голове (что он стричь собрался, интересно?), вдоль стены узкого коридора — стулья, скрепленные по четыре, на металлических ножках, с дерматиновыми сиденьями, которые были порваны еще десять лет назад, в дырах виден ветхий желтый поролон. Из двери высовывается парихмахерша (так хочется ее назвать) и кричит в пространство: «Кто следующий?», а в зале орудуют пять или шесть блондинок в синих фартучках, одинаковыми приемами подстригая и мужчин, и женщин, поет радио, блондинки перекрикивают его, обсуждая семейные дела и прочее свое, интимное, ворочая головы клиентов, будто болванки, а уборщица шурует по ногам щеткой, сметая волосы… хорошо!