Кабинет-министр Артемий Волынский - [39]

В день свадьбы в палатах Анны собрались все знатнейшие дамы государства. Мать, сёстры, царевны-тётки, супруги первых лиц обрядились в пышные немецкие платья. Они окружили Анну, причёсывали её пышные волосы, укладывая их в высоченную причёску и украшая бриллиантовой короной. Уши её оттягивали тяжёлые серьги из старых сокровищниц царицы Прасковьи, а пальцы на руках отяготили перстни с большими сапфирами, аметистами и бриллиантами.

В довершение всего надели на неё роскошное платье из белого бархата, украшенного золотыми городками[13], и накинули на плечи красную бархатную мантию, подбитую нежнейшим снежно-белым мехом горностая.

Анна не узнавала себя в огромном зеркале. Удивительной красоты женщина стояла перед ней. Высокая, стройная, с высоким бюстом, подчёркнутым большим декольте, на шее и пальцах сверкающие камни. Только вот туфельки пришлось надеть без каблуков: слишком уж выделялась она своим ростом среди всех дам.

Сам Пётр решил руководить свадьбой. Он присвоил себе титул обер-маршала, распорядителя праздничной церемонии, облачился в алый кафтан с собольими отворотами, натянул серебряную портупею с серебряной же шпагой. На грудь ему повязали голубую ленту ордена святого Андрея Первозванного. Шапку он не надел по своему обычаю, а водрузил на голову громадный пудреный парик. Взяв в руки маршальский жезл, разукрашенный золотом и серебром, царь приказал садиться на суда. Гремел хор немецких музыкантов, баржу с распорядителем торжества сопровождали суда поменьше со знатнейшими людьми государства. Среди всех приткнулся в шлюпке и Борис Петрович Шереметев, сзади которого стоял, как обычно, Артемий Волынский.

Выйдя на берег у дворца царицы Прасковьи, Пётр приказал всем дамам размещаться в лодках. Артемий пожирал глазами невесту, красивее которой, как он думал, не было ни одной дамы в шлюпках.

Обер-маршал привёл к судам жениха, обряженного в белый камзол, затканный золотом, и всю его свиту, сопровождающие разместились в лодках, и вся флотилия из пятидесяти судов поплыла вниз по реке ко дворцу князя Меншикова, где и должна была начаться главная церемония бракосочетания.

Анна не глядела по сторонам. Все её мысли направлены были на то, чтобы удержаться и не сгибаться под тяжестью драгоценностей, тяжёлой бархатной робы и длиннейшей мантии. Всё давило её к земле, но она прямо сидела на самом носу шлюпки и только изредка взглядывала на чёрную воду Невы и белые буруны, взрываемые взмахами бесконечных весел.

Музыка гремела, никому не приходилось что-то говорить. Залпы пушек и звон колоколов, громкая музыка оркестров сливались в неумолчный шум.

В хоромах Меншикова их уже ждал архимандрит Феодосий Яновский с церковным клиром[14], обряженным в золотые и серебряные рясы. Специально для церемонии бракосочетания поставили здесь, в громадных палатах светлейшего, белую большую полотняную походную церковь. Едва ли Анна сознавала, что происходит. Сладкий дым ладана, пение церковного хора, слова обряда, надевание обручальных колец — всё это прошло мимо её воли и сознания. Архимандрит правил службу по греческому образцу, он лишь опустил некоторые детали, чтобы отдать должное вере герцога.

Их повели обедать. Лавровые венки украшали головы жениха и невесты, и длинный стол раскинулся перед ними, словно дорога, уставленная необычными яствами. Мать и сёстры почти не смотрели на Анну — лицо её было, как всегда, сосредоточено и серьёзно, она даже не поворачивалась к жениху, чтобы хоть вблизи рассмотреть его. Пётр весело и несколько даже суетливо распоряжался всем свадебным застольем. Он провозглашал тосты, и каждый раз после его слов гремели пушечные залпы — и на плацу, и на яхте «Лизетта».

По обычаю после хора «Горько» жених и невеста должны были поцеловаться.

Встал жених, предупреждённый о варварских обычаях русского царя, встала и Анна. Они едва повернули друг к другу лица, коснулись губами друг друга и снова сели. Анна не увидела даже лица герцога — всё расплывалось перед её глазами.

Зато она видела, как тонкие бледные руки её мужа то и дело поднимали кубок с вином. Он пил при каждом тосте, глотая шумно и быстро. К концу обеда он был уже настолько пьян, что едва сидел за столом, и Анна потихоньку поддерживала его правой рукой, чтобы не свалился.

Они остались за столом, когда Пётр объявил танцы.

Первой с каким-то незначительным голштинским кавалером пошла танцевать Катерина, сестра Анны. Она выделывала такие антраша, что Пётр ещё более развеселился, Прасковья смотрела на свою старшую, поджав губы: погоди, ужо будет тебе после бала...

Станцевали, степенно, медленно, и герцог со своей женой. Анна, как могла, поддерживала мужа, качавшегося как былинка на ветру.

Снова застолье — теперь уже конфеты и вино. Анна не прикасалась ни к чему. Она порядком устала: с утра до трёх часов ночи надо было держаться строго и прямо, являть собою пример.

Наконец встала царица Прасковья, благословила Анну иконой Пресвятой Матери Богородицы и повела её в спальню. Сам Пётр, поддерживая качающегося герцога, тоже отвёл его в спальню к молодой жене.

Гости всё ещё танцевали, пировали, а с утра уже опять были на ногах — свадебное торжество продолжалось...