К земле неведомой - [6]

Все вдруг вспомнилось, будто было только вчера… Ею жадные по-детски ко всякому шуму жизни уши расслышали тогда отдаленный конский топот. Он играл, сидя на полу, на пестром кюринском ковре, рядом с матерью, что-то вязавшей или шившей (она всегда была занята какой-нибудь работой). Мать тоже прислушалась, отложив свое рукоделье, и вдруг, резко поднявшись, метнулась по-молодому к распахнутой настежь двери — в слепое сияние заката. Он выбежалк калитке следом за ней. И тут за станицей раздался протяжный веселый крик, послышалось ржанье коней, и они оба увидели, как среди деревьев, подступающих к каменистым берегам Кяфара, показались всадники. На рысях они спустились но пологому склону холма к садам западной окраины станицы, пропали, исчезли за ними и вскоре въехали в станицу под гуденье сопилок и сурм, сопровождавших лихую казачью песню, даже, кажется, ту же самую, которая звучала теперь. Оглашая радостными криками Улочки Сторожевой, ребятишки бежали со всех сторон им навстречу. Старшие братья Михаила тоже побежали— встречать отца. Его же не отпустила мать. «Стопчут еще конями! Мал еще!..» — сказала, ухватив за плечо. Она всегда опекала его, самого младшего, больше, чем других своих детей. И вот отец, вернувшийся из похода, на усталом, мокро блистающем кауром жеребце, в запыленной желтой черкеске, огромный, бородатый, подъехал к калитке, у которой стояли они, двое. Его левая рука привычно лежала на серебряной, черненой рукояти кавказской шашки. Лицо было спокойно, даже сурово-спокойно, будто высечено из камня. Он соскочил с коня, передал поводья подбежавшему Гавриилу, и тот стал вываживать коня по чисто подметенному двору, чтоб конь успокоился и остыл. Поддернув слегка обвисший на поясе кинжал, отец, не перешагивая порога, остановился в дверях хаты, подержался правой рукой за притолоку, затем переступил порог, сдернул с потной головы папаху и широко троекратно перекрестился. Потом он умывался во дворе, над медным тазом, сняв черкеску, подставляя темные широкие ладони под кувшин, из которого ему поливала мать, стоявшая рядом с домотканым суровым полотенцем на плече. Вымыв степенно, в полном молчании, лицо и руки и столь же неторопливо, степенно утершись, отец снова направился в полусумрачную прохладу хаты, и на этот раз все семейство вошло туда вслед за ним. Только Гавриил, явно подражавший степенности отца, не пошел вместе со всеми, а неторопливо принялся расседлывать остывшего коня…

Воспоминание отвлекло, рассеяло Михаила. Вернул его из того давнего вечера новый взрыв то ли солдатского, то ли казачьего уставного крика.

— Ррр-ады-старрраться-ваш-ительство!.. — рвануло луговой стороне, в полуверсте от сидевшего у окна Михаила.

Он усмехнулся про себя:

«Сильна машина! Как действует!..»

ГЛАВА ПЯТАЯ

Братья вернулись уже в сумерках, усталые, осунувшиеся, в добром расположении духа: высокое начальство осталось довольно проведенным смотром. Разговор то и дело сбивался на всяческие подробности в напряжении прожитого ими дня.

Почтительно-молчаливый денщик братьев в выгоревшей гимнастерке появился на пороге, ожидающе глянул на старшего из братьев.

— Кони — как, Семен? — спросил тот.

— Остывают, еще не поил…

— Ну, ладно… С ними — после. Нынче такой день, что и кони подождут!.. Давай шашлычок живо сготовь! Да помидорчиков нанизать не забудь! Чтоб все по-нашенски было, по-кавказски! Бадрижанов — тоже не забудь!.. Да не пережаривай!..

— Как можно?!

— Ну вот… А пока — кваску внеси холодненького, водочки да чихирька! Такое пекло сегодня было!..

Вскоре на столе появилась бутыль кизлярского чихиря, фляга с водкой, запотелый кувшин с квасом, три низеньких кубастеньких стакашка и три глиняные кружки, белый хлеб, блюдо с пунцовыми помидорами… Со двора уже наносило запахи жарящегося шашлыка.

— Семену нашему — цены нет! — похвалил Яков. Он первым подошел к столу, потер ладонью о ладонь. — Ну! Давайте — и со встречей, и с благополучным завершением всех сегодняшних мук!

Гавриил с Михаилом выпили молча.

На короткое время разговоры затихли. Они оживились вновь после того, как расторопный денщик внес большое блюдо с шампурами, на которые были нанизаны нежно зажаренные кусочки баранины, помидоры, половинки луковиц и бадрижаны.

— Ай да Семен! — опять похвалил Яков. — На-ка вот — с устатку! — Он налил из фляги прямо в глиняную кружку и протянул кружку денщику. Тот шагнул к столу, неторопливо выпил, согнутым указательным пальцем дважды шаркнул по вислым черным усам и посмотрел на сидевших за столом так, будто наслаждался в эту минуту чувством благорасположенности к ним, троим.

— Про коней, про коней теперь, Семен, не забудь! — напомнил ему, усмехнувшись, старший Бруснсв. — А утром пораньше оседлай всех трех!.. Не забудь тоже!..

— Как можно?! — денщик лихо вскинул чубатую голову, лихо козырнул, лихо развернулся кругом, затопал к распахнутой настежь двери.

— Да! Миш! Забыли тебе сказать… — вспомнил Яков, — начальство разрешило мне съездить на двое суток в родную станицу. Отпрашивались вдвоем с Гавриилом, да сразу двоих не отпускают, мол, один который-нибудь. Вот меж собой решили, что поеду я… Так что утречком, до жары, и отправимся — верхами, на конях!.. В седле-то не разучился держаться?!