К заоблачному озеру - [28]

— Валентин, мне нужно с тобой посоветоваться, — сказал, наконец, Сухорецкий.

— Не надо, — резко ответил Валентин и быстро вскочил на ноги. — Я остаюсь с Николаем Николаевичем. Выделяйте провиант…

Он схватил первый попавшийся ледоруб и большими шагами, почти бегом, направился вверх по ущелью.

Николай Николаевич тоже встал.

— Валентин Федорович! Подождите минутку! — закричал он ему вслед. Но Валентин уже скрылся за большим валуном.

Николай Николаевич швырнул недокуренную самокрутку.

— Я один останусь, товарищ Сухорецкий, — сказал он решительно. — Ну, повожусь подольше. Георгий Николаевич поможет мне…

Сухорецкий посмотрел ему в глаза.

— Мы и так слишком многим рискуем, Николай Николаевич, — сказал он сухим, официальным голосом. — Вы знаете, сколько стоила экспедиция и как ждут от нас результатов съемки. Гусев останется с вами. Подождите меня немного, я сейчас вернусь.

Он поднялся и неторопливыми длинными шагами двинулся за Гусевым.

— Шекланов, Илья! — крикнул он через плечо. — Начинайте дележку.

Мне сразу опротивело все на свете — и ледник, и Хан-Тенгри, и озеро. Я отчетливо представлял себе, как будет волноваться за нас Валентин, как тоскливо потянутся эти десять дней. Тяжело будет ему, если наша попытка не удастся, и омрачена будет радость в случае успеха.

Я закрыл глаза и попытался себе представить подъем по склону. С фотографической точностью вырисовывалась передо мной фигура Валентина с накинутой поверх рюкзака штормовой курткой. Попробовал поставить силой воображения чью-нибудь другую фигуру — нет, ничего не выходит, все расплывается.

— Может быть и мне остаться? — мелькнула нехорошая мысль. — Без Валентина опасности возрастают на добрых пятьдесят процентов.

Из-за камней показались возвращающиеся Сухорецкий и Гусев. Становилось жарко. Сухорецкий снял свою ватную куртку и накинул ее на плечи.

Ну что же вы не складываетесь? — спросил меня Гусев. — Каждый час дорог.

Я ничего ему не ответил. Он отвел глаза, вздохнул и опустился на камень.

— Ну, может быть, поговорим о восхождении? — спросил Сухорецкий. — Говори, Илья.

— Скверно будет без Валентина, — сказал я.

— Тебя не об этом спрашивают. — Сухорецкий нахмурился.

— Ну, а не об этом, так не знаю о чем…

— Ты, Сорокин?

— Я уже решил, — торопливо сказал Сорокин. — Во что бы то ни стало Хан-Тенгри должен быть покорен.

— Фу ты, до чего пышная фигура… — сказал Загрубский, подмигивая мне одним глазом.

— Шекланов? — вопросительно окликнул Сухорецкий.

Молчание. Удобно устроившись на рюкзаке с галетами, пригретый солнышком, Олимпий мирно спал. Шесть кулаков разом ткнулись ему в ребра.

Он сладко зевнул и сел, потягиваясь.

— Что ты хочешь сказать относительно восхождения? — спросил его под общий смех Сухорецкий.

— Отчего же, можно взойти, — снисходительным басом пророкотал Шекланов.

— Ну, Валентин, нам пора укладываться, — сказал Сухорецкий, протягивая ему свою широкую костлявую руку с длинными пальцами. — А вы, Николай Николаевич, принимайтесь за дело.

Лагерь закопошился. Снова на раскинутой клеенке выросли кучками «стукачи», сахар, мешочки с крупой.

Сухорецкий сам занялся дележом.

Ко мне подошел Загрубский.

— Товарищ Рыжов, мы сейчас начинаем провешивать Иныльчек. Не пойдете ли вы с Валентином? Будем измерять скорость течения льда.

— Шутите, Николай Николаевич? — удивился Горцев. — Разве это возможно?

— И даже очень… Вот сейчас в два счета это сделаем. Только сумеете ли вы перебраться через весь ледник на тот берег? — спросил меня Николай Николаевич.

— Попробуем…

Мы оделись, взяли ледорубы, кошки, веревку и подошли к Загрубскому.

Тот деятельно готовился. Трехногая станина мензулы возвышалась на гладкой береговой скале. Николай Николаевич яркой эмалевой краской нарисовал на камне стрелу и вывел год, месяц и число.

Горцев складывал высокий тур из крупных валунов.

— Неужели он течет, язви его, — ворчал Георгий Николаевич. — Ей богу, это невозможно узнать. Или вы над нами смеетесь, товарищ Загрубский.

— Сами увидите, — отвечал тот. — Дело нехитрое…

Мы вышли на ледник, который достигал здесь высоты 60 метров, и двинулись к противоположному берегу.

Было жарко. Непрерывные подъемы и спуски на моренных конусах сильно утомляли нас и замедляли движение.

Наконец, мы выбрались на относительно ровное место, с которого хорошо виден был стоявший у мензулы Загрубский. Валентин привязал к ледорубу платок и стал прямо, подняв свой флаг над головой.

Загрубский взял лежавшее рядом с ним весло с привязанной к нему яркой тряпкой и махнул нам вправо. Гусев передвигался до тех пор, пока Загрубский не опустил два раза весло перед собой. Тогда, сделав отметку ледорубом, мы быстро сложили заметную пирамиду и подвязали к ее вершинке маркировочный флажок.

Уходя все дальше и дальше к противоположному берегу, мы через каждые сто метров складывали такие пирамиды на безукоризненно прямой линии, проведенной сквозь трубу мензулы через весь ледник. Теперь уж Николай Николаевич виден был только в сильный бинокль.

Приближался левый берег. Он был в тени и казался хмурым и неприветливым. Сложили здесь последнюю пирамиду и захваченной из лагеря краской начертили на камне огромную стрелу, свои имена и число.