К заоблачному озеру - [12]

Горцев понимающе кивал головой. Все это было нам теперь хорошо видно, так как мы выехали на высокий гребень боковой морены.

— Ну, есть еще донная морена, — продолжал Загрубский, — ведь камни падают в трещины, протаивают своей тяжестью лед до самого дна. Эта морена устилает русло ледника мощной толщей.

Слушая объяснение Николая Николаевича, мы немного отстали от каравана.

Сухорецкий ехал теперь за головным — Орусбаем. Он снова послал нас пробивать дорогу. Здесь в Иныльчек впадал один из тех боковых ледников, о которых рассказывал только что Николай Николаевич.

На переход через этот ледник и проводку вьючных лошадей ушли наши последние силы.

Уже начинало темнеть.

Горцев подъехал ко мне.

— Скоро ли привал? — спросил он в полголоса. — Ворчит все наш чернобородый. Говорит, что измучился.

— А вы как?

— Что же я? Я как и все…

Лошадям назавтра предстоял длинный и утомительный путь, и нам необходимо было их покормить.

Но вот в одном месте рандклюфт расширился, и Орусбай радостно закричал:

— Чоп! Чоп бар!^[15]

Небольшая полянка, очень круто поднимавшаяся вверх по склону, была покрыта редкой, но зеленой и сочной травой.

— На сегодня довольно, — сказал Сухорецкий. И в один миг были развьючены лошади, установлены палатки, и веселый огонь затрещал, разгораясь, под котелками. Лошади тянулись к траве, но строгий Орусбай заставил их два часа простоять, прежде чем допустил к «ужину».

Утром наш караван выступил, не ожидая восхода солнца. Дорога шла рандклюфтом. Подвигались мы довольно быстро, отдохнувшие лошади легко преодолевали трудные подъемы и каменные нагромождения.

На привале лошадей не развьючивали. Мы отдыхали, вытянувшись и устроив повыше натруженные ноги.

Джигиты затеяли тихий, но оживленный спор.

Акимхан и Ошрахун о чем-то рассказывали Орусбаю, указывая руками то на землю, то вверх по леднику.

Горцев слушал нахмурившись, изредка вставлял несколько слов.

Я подошел к их группе. При моем приближении Акимхан замолчал и, выругавшись вполголоса, достал свою бутылочку с носваем.

— О чем вы, Георгий Николаевич? — спросил я у Горцева.

Тот помолчал немного, потом неохотно ответил:

— Боятся они. Очень, говорят, длинный ледник, такого еще никогда не видали.

— Плохо, плохо нам будет всем, Кизил-сакал, — сказал мне Акимхан. — Старики рассказывали, дальше совсем дороги нет. Дома дети есть, жена есть, если сдохнем, как они жить будут?

Ошрахун с нескрываемым страхом слушал своего приятеля. Горцев молчал, невесело поглядывая то на меня, то на Акимхана.

— Один человек убьется, — продолжал Акимхан, — потом другой, третий будет падать — совсем плохо.

Орусбай стал с ним сердито спорить. Мне трудно было понять его быструю речь. Акимхан, не отвечая, плюнул и пошел к своим лошадям.

Я передал об этом разговоре Сухорецкому.

— Я этого ждал. Неудачно людей подобрали, — сказал он. — Нужно поглядывать за ними. Ты скажи Орусбаю.

Над ледником показались очертания нового хребта. Мы приближались к озеру.

Рандклюфт становился все уже. Камни, скатившиеся с ледника, лежали в нем непроходимыми барьерами. Каравану пришлось выбираться на лед.

Здесь ледник разделялся. Рассекая широкое ледяное поле, вперед выдавался могучий отрог хребта. Его очертания напоминали нос огромного броненосца.

Северный и Южный Иныльчек, обтекая его каменную ограду, должны были сливаться здесь в один поток.

Экспедиция двинулась левее «броненосца», к неизведанному Северному Иныльчеку. Здесь мы впервые увидели ледник, свободный от морены. Белоснежное поле было изрезано поперечными трещинами. Одна из них преградила путь нашему каравану. Лошади здесь были уже бесполезны.

Развьючили наши корзины, сложили все на широком и сравнительно ровном месте.

Нам не терпелось поскорее выйти к озеру.

Сухорецкий все время тревожно осматривался. Он не мог узнать ледник — все здесь изменилось, появились такие трещины и провалы, которых не было в прошлом году. Тщетно пытался он найти у берега место своей прошлогодней стоянки.

Именно здесь, где ледник подходил вплотную к скалам, была сложена им каменная пирамидка и оставлены два бидона керосина. А теперь, несмотря на самые тщательные поиски, Сухорецкий не мог ничего найти. Орусбай шарил по берегу вместе с ним. И только его охотничьей зоркости обязаны были мы долгожданной находке — пирамида и два бидона мирно стояли… на небольшом выступе над нашими головами.

Мигом все взобрались туда. Никаких сомнений быть не могло — это старое место привала. Так почему же оно взлетело вверх?

Ответ на это дал Загрубский. Он внимательно осмотрел берег и заявил, что ледник в этом месте недавно опустился приблизительно на десять метров.

— Сильно смахивает на похождения барона Мюнхаузена, — сказал Сорокин. — Помните, когда он привязал лошадь к колышку, а проснувшись, увидел ее у себя над головой, на церковной колокольне.

Не то еще увидим! — обнадежил Гусев.

Нужно было прощаться с Орусбаем. Старик понимал, что работа на леднике, переноска тяжестей будет ему не под силу.

— Старый, сурка, стал. Только спать годится, — говорил он, скрывая за шуткой горечь своих слов.

Сухорецкий напомнил, что ему доверяется самое ценное имущество экспедиции — табун лошадей. Это немного развеселило нашего аксакала.