К югу от Явы - [95]

Огромный язык пламени судорожно всплеснулся над домом старейшин, осветив их лица красным свирепым светом. Лицо ван Оффена опять стало белым и неподвижным. Он продолжал что-то бормотать о Кисеки.

— Что вы говорите? — Николсон склонился над ним так низко, что почти касался лицом его губ. — Что вы сказали?

— Полковник Кисеки... — говорил ван Оффен словно издалека, пытаясь улыбнуться, но лишь слегка скривив нижнюю губу. — Возможно, у нас есть что-то общее. Думаю... — Голос пропал. Он собрался с силами и продолжал погромче: — Думаю, у нас обоих есть одна слабость — любовь к очень маленьким детям.

Николсон пристально поглядел на него, но его внимание отвлек громкий треск, и он обернулся. Стена пламени рванулась вверх, осветив все самые отдаленные уголки маленькой деревни. Дом старейшин, у которого сгорели последние опоры, рухнул, и пламя разгорелось сильнее прежнего. Однако буйство огня продолжалось лишь несколько мгновений. На глазах у Николсона языки пламени опали, со всех сторон надвинулись темные, мрачные тени. Николсон повернулся к ван Оффену, но тот уже был без сознания.

Николсон с трудом выпрямился и, не вставая с колен, смотрел на этого тяжелораненого человека. На него сразу навалилась вся опустошенность, все отчаяние, вернулась резкая боль в обожженных ногах и руках. Появилось неодолимое желание расслабиться, отдохнуть от пережитого в мягкой надвигающейся темноте. Глаза стали слипаться, руки безвольно опустились, но какой-то крик заставил его встрепенуться. Он услышал топот бегущих по деревне ног и почувствовал, как чьи-то пальцы больно впились в его обожженное предплечье.

— Давайте, сэр, давайте! Ради бога, сэр, скорее вставайте на ноги! — закричал Маккиннон свирепо и отчаянно, наверное, впервые в жизни. — Они захватили их, сэр! Эти желтые дьяволы захватили их!

— Что-что? — Николсон замотал головой из стороны в сторону. — Что они забрали? Планы? Алмазы? Да пусть они катятся...

— Надеюсь, что алмазы отправятся в ад и сгорят там вместе со всеми маленькими желтыми ублюдками Востока. — Маккиннон полувсхлипывал, полукричал с глазами полными слез. Он сжал кисти рук, громадные его кулаки побелели от напряжения. Он почти ничего не соображал от бешенства и ярости. — Эти гады взяли не только алмазы, сэр! Хотел бы я, чтобы было только так! Эти жестокие дьяволы захватили с собой заложников. Я видел, как их швыряли в грузовик. Капитана, мисс Драчман и бедного малыша.

Глава 15

За пределами гнева лежит ярость, безудержное, неуправляемое, сводящее с ума неистовство. А за ним, далеко за границами безумия, находится область холодного и полнейшего безразличия. Когда человек вступает в эту область (что случается с очень немногими), он перестает быть самим собой, он выходит за пределы привычных законов и нормальных чувств, мыслей и эмоций, для него слова «страх», «опасность», «страдание», «усталость» относятся к другому миру и он больше не воспринимает их значения. Это состояние характеризуется необычайной ясностью ума, сверхъестественным ощущением опасности и абсолютным пренебрежением ею. Но прежде всего это состояние характеризуется крайней беспощадностью. Именно в таком состоянии пребывал Николсон в половине восьмого вечера того февральского дня, через несколько секунд после сообщения Маккиннона о том, что увезли Гудрун и Питера.

Он необыкновенно ясно мыслил, быстро оценивал обстановку, исходя из того, что ему известно, подсчитывал возможности и вероятности, вырабатывая тот единственный план, который давал хоть какую-то надежду на успех. Вся его усталость, полное физическое изнеможение было откинуто, как плащ, упавший с плеч на землю. Ему было понятно, что это изменение психологического, а не физиологического характера, что позднее придется за это расплачиваться, но сейчас это не имело значения. Почему-то Николсон был уверен, что совсем не важно, каков источник энергии, которая поможет ему выдержать до конца. Он продолжал смутно чувствовать боль от сильных ожогов на руках и ногах, болела шея в том месте, где ее поранил японский штык. Но все эти ощущения были не более чем напоминанием о существовании ожогов и ран, так что он мог представлять их наличие не у себя, а у совсем другого человека.

Его план был прост, самоубийственно прост. Шансы на неудачу были так высоки, что она казалась неизбежной, но мысль о поражении даже не приходила ему в голову. Полдюжины вопросов, с лихорадочной быстротой заданных Телаку, столько же вопросов Маккиннону, и Николсон уже знал, как нужно действовать и что должен делать каждый из них, поскольку появилась некоторая надежда: Маккиннон сообщил ему нечто, что могло разрешить проблему.

Оказывается, дом старейшин запылал так сильно и огонь распространился с такой невероятной скоростью лишь потому, что Маккиннон вылил на подветренную стену пятнадцатилитровую канистру бензина. Он стащил ее из японского грузовика через две минуты после того, как тот подъехал, — водитель не проявил бдительности и теперь валялся на земле в трех метрах от грузовика, — и как раз собирался поджигать дом, когда об него буквально споткнулся патрульный часовой. Но Маккиннон не только стащил бензин, он еще и попытался вывести из строя грузовик. Стал искать карбюратор, не нашел его в темноте, но нащупал систему подачи горючего в карбюратор, и мягкая медь смялась в его руках, как замазка. Казалось маловероятным и даже невозможным, чтобы грузовик проехал больше мили на том горючем, какое в нем оставалось, а до Бантука было четыре мили.