К югу от Явы - [2]

Но один из них все же смотрел вперед, один из них думал обо всем. Он медленно шел во главе колонны, подсвечивая себе фонариком, когда выбирал свободный проход среди загромождавших улицу обломков, и изредка сверяясь с направлением. Он был небольшого роста, худощавый и единственный в группе носил килт, а на голове — балморал.[1] Откуда взялся этот килт, знал лишь сам капрал Фрейзер. Совершенно определенно можно сказать, что он не носил его, когда отступали на юг из Малайи.

Капрал Фрейзер устал не меньше остальных. Глаза его тоже покраснели и налились кровью, лицо было серым и изможденным от какой-то болезни, то ли от малярии, то ли от дизентерии, а возможно, от того и другого одновременно. Он шел, неестественно подняв левое плечо, вздернув его прямо к уху, будто страдал от физического уродства. Но это было всего лишь результатом грубой перевязки, торопливо наложенной несколько раньше полевым медиком, пытавшимся чисто символически остановить кровь из жуткой шрапнельной раны. Правой рукой капрал держал автомат «брен», весивший десять с половиной килограммов. Его ослабленное тело едва могло нести такую тяжесть. Автомат оттягивал вниз правую руку, отчего левое плечо и поднималось прямо к самому уху.

Вздернутое плечо, криво надетый балморал и килт, хлопавший по разбитым ногам, придавали этому маленькому человеку нелепый и комичный вид. Но по сути, в капрале Фрейзере не было ничего смешного и нелепого. Для пастуха из Кернгорма лишения и тяжелый труд составляли основу всего его существования, и он еще не исчерпал последних резервов воли и выносливости. Капрал Фрейзер оставался хорошим солдатом, самым лучшим типом солдата. Для него очень много значили долг и ответственность, а собственные боль и слабость не существовали. Он думал только о людях, которые, спотыкаясь, двигались сзади, слепо следуя за ним. Два часа назад офицер, командовавший их дезорганизованной ротой на северной окраине города, приказал Фрейзеру взять всех раненых, которые могут ходить и кого можно унести, и вывести их с линии огня в тыл, в сравнительно безопасное и спокойное место. Офицер понимал, что это всего лишь символический жест, и Фрейзер тоже понимал это, так как последние оборонительные рубежи вот-вот должны были пасть и с Сингапуром все будет кончено. Еще до конца следующего дня каждый солдат на острове Сингапур будет убит или взят в плен. Но приказ есть приказ. И потому капрал Фрейзер продолжал решительно двигаться вперед, к бухте Каланг.

Иной раз, когда они подходили к не засыпанному обломками участку улицы, он делал шаг в сторону и позволял медленно бредущим людям обогнать себя. Сомнительно, чтобы они хотя бы видели его — и те, что лежали на носилках, и те раненые и больные, которые их несли. Каждый раз капрал Фрейзер дожидался последнего из группы, высокого и худого юнца со свободно болтающейся из стороны в сторону головой, постоянно бормочущего что-то прерывисто и бессвязно. Молодой солдат не страдал малярией или дизентерией, не был ранен, но выглядел самым больным из всех. Каждый раз Фрейзер брал его за руку, подталкивая в сторону основной группы. Юноша ускорял шаг, не протестуя, глядя на капрала Фрейзера совершенно равнодушными глазами без всякого проблеска мысли. И каждый раз Фрейзер с сомнением покачивал головой, а потом торопился вперед, во главу колонны.

В извилистой, заполненной дымом аллее плакал в темноте маленький мальчик. Просто малыш лет двух с половиной от роду, с голубыми глазами и белыми волосенками, с белой, покрытой грязью и слезами бледной кожей. Одетый только в тонкую рубашонку и шорты цвета хаки, с босыми ногами, он беспрестанно дрожал.

Он все плакал и плакал. Потерянный, испуганный плач непрерывно раздавался в темноте. Но рядом не было никого, кто мог бы услышать его, кого бы взволновал этот плач. Да и вряд ли кто-нибудь услышал бы его уже на расстоянии в несколько метров, так как малыш плакал очень тихо, а сдерживаемые приглушенные всхлипывания прерывались глубокими вздохами. Иногда он протирал глаза костяшками маленьких грязных кулачков, как это всегда делают усталые плачущие малыши. Так он прогонял от себя боль, когда едкий черный дым заставлял его глаза слезиться.

Малыш плакал, потому что очень, очень устал. Прошло уже несколько часов с той поры, когда его обычно укладывали в постель. Он плакал от голода и жажды. Он дрожал от холода: даже тропическая ночь может быть холодной. Он плакал от смятения и испуга, оттого что не знал, где его дом и где его мать. Две недели назад он пошел со своей старой малайской няней на ближний базар, и когда они вернулись, то на месте своего дома увидели горящие руины, весь смысл которых он не мог осознать, потому что был слишком мал. Они с матерью должны были отплыть на корабле «Вейкфилд», последнем большом корабле, уходившем из Сингапура в ту самую ночь, 29 января... Но больше всего он плакал оттого, что остался один.

Старая няня Анна полулежала на груде обломков рядом с ним, как будто спала. Многие часы она таскала его с собой по темным улицам, носила на руках последние час или два, потом положила на землю, схватилась обеими руками повыше сердца и упала со словами, что должна отдохнуть. И вот уже полчаса она лежала на земле без движения, уронив голову на плечо, с широко открытыми немигающими глазами. Немного раньше малыш раза два прикоснулся к ней, но теперь держался в стороне. Он боялся. Боялся смотреть и боялся дотронуться, не понимая причины, но смутно осознавая, что старая няня будет отдыхать очень-очень долго.