К югу от мыса Ява - [82]

Николсон кивнул и в знак согласия сжал руку боцмана. Человек находился уже практически напротив них, и старший помощник поежился. Этот солдат должен был стать четвертой за ночь жертвой тихого и мирного шотландца-боцмана, и пока что лишь одной из них удалось издать некое подобие звука. Как же долго можно прожить с человеком — три года в данном случае — и так его толком и не узнать…

Человек стоял совсем рядом, повернув голову к освещенным окнам и доносившемуся из-за их спин отдаленному гулу голосов, когда Маккиннон вырос словно ниоткуда, бесшумный, как призрак, и стальной хваткой сдавил его шею. Не было никакого шума, ни малейшего его признака.

Оставив труп в кустах, опасаясь бродивших по территории особняка охранников, они спокойно и осторожно пересекли гравий, поднялись по ступенькам крыльца и беспрепятственно миновали распахнутые настежь двойные двери.

Мягко освещенный люстрой просторный холл с высоким сводчатым потолком и обшитыми чем-то, очень напоминавшим дуб, стенами блестел мозаичным паркетным полом из западноавстралийского эвкалипта, каури и еще какой-то светлой твердой тропической древесины. С двух сторон холла наверх плавно изгибалась широкая лестница более темного, чем обшивка стен дерева, смыкаясь с поддерживаемым колоннами широким балконом, опоясавшим три стены. Двойные двери у подножия лестниц были заперты, а в глубине холла, одностворчатая, открыта.

Николсон знаком показал Маккиннону и Телаку встать с каждой стороны двойных дверей справа, а сам, мягко ступая, направился по холлу к открытой. Он чувствовал под ногами твердый холодный пол — должно быть, во время изматывающе долгого бега он стер последние, полуистлевшие при выносе Ван Эффена из полыхавшего дома остатки подошв. Мозг автоматически отметил это и тотчас отторгнул из сознания, уже долгое время противодействовавшего боли, терзавшей сырую обожженную плоть. Ледяное чувство индифферентности по-прежнему оставалось с ним.

Плотно прижавшись к стене, старший помощник прислушался к звукам за открытым дверным проемом. Поначалу тишина казалась абсолютной, затем он уловил неявные далекие отзвуки голосов и случайный звон посуды. Очевидно, кухня и помещения слуг, — что вполне предположимо, учитывая подходящее для поздней вечерней трапезы время. Значит слуги — или слуга — могли в любой момент войти в холл, миновав видневшийся за дверным проемом коридор. Затаив дыхание Николсон подался впереди на мгновение выглянул за дверь. В длинный, тускло освещенный коридор выходили три двери, две боковые были закрыты, а из третьей, в дальнем конце, — падал белый прямоугольник света. Убедившись, что вокруг никого нет, Николсон шагнул в коридор, нашарил с другой стороны двери ключ, вытащил его, вышел обратно в холл и, мягко прикрыв за собой дверь, запер ее.

Затем снова неслышно пересек холл и присоединился к стоявшим у белых двойных дверей Маккиннону и Телаку. Оба не отрывали от него глаз. Маккиннон по-прежнему был мрачным и непримиримым, а перепачканный кровью Телак с посеревшим от усталости смуглым лицом выглядел ужасно, однако было ясно, что жажда мести поддержит в нем силы и энергию, сколько потребуется. Николсон шепотом отдал ему краткие указания и подождал, пока он не проскользнет за лестницу справа.

Приглушенный гул голосов за двойной дверью иногда прерывался взрывами грубого хохота. Несколько секунд Николсон вслушивался, приложив ухо к щели, затем проверил каждую створку по очереди бесконечно осторожным касанием указательного пальца. Обе едва заметно поддались, и Николсон, удовлетворенный, выпрямился и кивнул Маккиннону. Они подняли оружие, и, распахнув дверь одновременным ударом ног, вошли в комнату.

Комната была длинной и низкой, с большими, завешенными москитными сетками окнами, паркетным полом и обшитым деревом стенами. В дальней стене комнаты — еще одно, меньших размеров окно. Единственной мебелью между двух дверей был дубовый сервант по левой стене да подковообразный банкетный стол со стульями, все из которых были заняты. Некоторые продолжали разговаривать, смеяться и пить из глубоких стаканов, не замечая появления двух людей, однако под влиянием молчания остальных тоже замолчали и, застыв на месте, уставились на вошедших.

Для человека, предположительно оплакивающего смерть сына, полковник Кисеки необычайно владел искусством сокрытия собственного горя от глаз окружающих. Он угадывался безошибочно, — во главе стола, в почетном кресле с высокой спинкой, обильно украшенном резьбой. Невысокий полковник оказался чудовищной толщины, шея его выпирала из тугого армейского воротника, а маленькие поросячьи глазки были почти полностью прикрыты складками жира. Очень короткие черные волосы с сединой на висках торчали на макушке круглой головы как щетина проволочного скребка. Его красное от алкоголя лицо за частоколом пустых бутылок, громоздившихся на залитой вином белой скатерти, как раз откинулось назад — полковник заходился хохотом, когда Николсон и Маккиннон вступили в комнату. Теперь же это все еще улыбавшееся одутловатое лицо медленно принимало выражение застывшего недоверия.