К югу от мыса Ява - [50]

Облачный рассвет сопровождался усилившимся ветром. Когда стало достаточно светло, наблюдатели на острове, тщательно укрывшиеся за кустарниками, увидели заполнивших боевую рубку подлодки людей, то и дело подносивших к глазам бинокли — за ночь субмарина сильно отдалилась от берега — и отчаянно жестикулировавших. Вскоре послышался звук дизельных двигателей, и подлодка принялась описывать вокруг острова быстрые круги. Каждый раз, останавливаясь против оставшейся шлюпки, она наводила на нее кормовое орудие и открывала огонь — бортовые механики, должно быть, починили ночью ударный механизм пушки. В общей сложности, было произведено шесть выстрелов, превративших шлюпку в дырявую расщепившуюся развалину. Когда последний снаряд разорвался на мелководье, тяжелые дизели взревели, и субмарина стремительно двинулась на запад, обследовав там два небольших островка. Полчаса спустя она окончательно скрылась за горизонтом.

X

Шлюпка, замерев, лежала на застывшем зеркале моря. Ничто не двигалось, даже не было едва заметной ряби, дробившей бы сверкающую сине-стальную поверхность океана, с безжалостной, скрупулезной точностью отражавшую клин черных бортов шлюпки. Мертвая шлюпка в мертвом море, раскинувшемся в пустом и мертвом пространстве. Над головой не было ни единого облачка, — и так уже три дня. Ужасающе пустынное небо казалось еще безжизненнее вкупе с палящим горнилом солнца над изнемогавшим от зноя морем.

Шлюпка также казалась мертвой, но отнюдь не пустой. В жалкой тени, отбрасываемой лохмотьями парусов, распластавшись на скамьях, банках и рыбинах лежали изможденные и измотанные жарой люди. Кто — без сознания, кто в зыбком кошмарном сне; остальные, то и дело просыпаясь, лежали без движения в полудреме, бережно сохраняя теплившуюся искру жизни и волю к поддержанию ее до захода солнца.

Из всех людей в шлюпке лишь двое могли смело именоваться живыми, хотя были так же плохи, как и остальные. Глаза и щеки у них ввалились, губы потрескались и кровоточили, а участки незагоревшей кожи под пропитанной солью и истлевшей от зноя одеждой покрылись ужасными гноившимися волдырями. Оба человека находились на корме и казались живыми только потому, что сидели на шкотах абсолютно неподвижно и прямо, словно выточенные из камня. Один держал руку на румпеле, хотя не было ни ветра, наполнившего бы изодранные паруса, ни сил у людей, чтобы грести. Второй, с пистолетом в руке, застыл как скала, и только глаза его жили.

В шлюпке, в общей сложности, было двадцать человек. Их насчитывалось двадцать два, когда шесть дней назад они отплыли с небольшого острова в Южно-Китайском море. Двое умерли. Капрал Фрейзер с самого начала был безнадежен: еще задолго до того, как снаряд истребителя разорвал ему левую руку, его сильно подточила лихорадка. Все обезболивающие средства и препараты закончились, капрал продержался без них четыре дня и с готовностью принял смерть сорок восемь часов назад, когда его рука почернела уже до плеча. Капитан Файндхорн прочитал, насколько позволяла память, заупокойную службу, и это было его последним сознательным актом перед провалом в беспокойное, с беспрерывным бормотаньем забытье, из которого он, казалось, никогда больше не выберется.

Второй человек — один из оставшихся членов команды Сайрена — умер предыдущим днем. Он умер насильственно, ибо неправильно истолковал ленивую улыбку Маккиннона и его мягкий шотландский говор. Маккиннон, назначенный Николсоном ответственным за запасы воды, обнаружил, что один из баков поврежден прошлой ночью — возможно, проткнут — с уверенностью судить было трудно. В любом случае в их распоряжении остался всего один бак с менее чем тремя галлонами воды. Боцман сразу же предложил, чтобы каждый человек в шлюпке, за исключением ребенка, которому позволялось пить, сколько он захочет, ограничивался отныне полутора унциями, распределенными на три раза в день при помощи мерного сосуда, частью обязательного оснащения любой спасательной шлюпки. Раздалось несколько несогласных возгласов, но Маккиннон проигнорировал их. На следующий день, когда он вручил мисс Драхман очередную порцию воды для Питера, двое людей Сайрена встали со своих мест на бушприте и подошли к боцману, вооруженные тяжелыми металлическими брештуками. Маккиннон бросил взгляд на Николсона, увидел, что тот спит — старший помощник дежурил всю предыдущую ночь и, подкрепив свои слова поднятым револьвером, предложил им вернуться на бушприт. Один заколебался, но другой с животным ревом бросился вперед, яростно опуская брештук на голову боцмана, которая треснула бы, как гнилой арбуз, не завались Маккиннон на бок, нажимая одновременно спусковой крючок. Человек Сайрена по инерции пролетел через корму и упал в воду уже мертвым. Затем боцман безмолвно направил «кольт» на второго, однако жест был излишним: с искаженным от страха лицом тот не мог оторвать взгляда от струившегося из дула голубого дымка. В следующее мгновение он, спотыкаясь, кинулся на свое место. Впоследствии проблем с водой не возникало.

Прошло тридцать шесть часов с момента отплытия субмарины и двадцать четыре — со времени исчезновения последнего самолета-разведчика, несколько раз облетевшего остров в тщетных поисках признаков жизни. Они вышли в море с заходом солнца при небольшом волнении и сильном, дувшем с севера, муссоне. Всю ночь и почти весь следующий день они шли с попутным ветром, и небо по-прежнему оставалось пустынным, а единственным судном, увиденным за это время, было прахоэ, маячившее далеко на востоке. Вечером, когда восточная оконечность острова Банка показалась на золотисто-багряном западном горизонте, они заметили поднявшуюся на поверхность, не более, чем в двух милях от них, подводную лодку, почти тут же двинувшуюся на север. Возможно, она засекла их, возможно, нет — шлюпка могла легко слиться с морем и небом, потемневшими на востоке, да и Николсон тут же спустил бросавшиеся в глаза оранжевые паруса. Так или иначе, подлодка не выказала никаких признаков подозрительности и скрылась из вида еще до захода солнца.