К вам идет почтальон - [167]

— Я пришел за Эриком, — сказал я.

Она что-то ответила, но в эту минуту, как назло, заорал ребенок.

— Что вы сказали, фру Аста? — спросил я немного погодя.

— Садитесь, садитесь, шкипер, вот о чем я вас прошу, — она повернулась ко мне, и глаза ее так же беззаботно смеялись. Господи, что за странное существо! Все они на один лад — там, на Синих горах. Как говорится, пока не обожжет, не поймут, что загорелось.

— Отдохните, ведь небось без ног остались, взбираясь на наш небоскреб? Вы давно у нас были? В прошлом году? Мы всё в той же хибарке, как видите. Хотелось бы устроиться получше, да не выходит.

«Никак вы пытаетесь успокоить меня, фру Аста? — подумал я. — Напрасно. Лучше договаривайте, кто вас просил взять еще квартиранта, коли самим тесно. Ведь никто не просил! Эрик, верно, валяется на полу. Так ему и надо, пусть почувствует, каково в людях».

У одной стены — кровати Нильса и Асты, у окна — письменный стол, у другой стены — два шкафа с книгами и между ними места только-только хватило для детской кроватки. А книжки у Нильса потрепанные, видать, куплены по дешевке, — не то, что у Скобе. У одной корешок отрывается.

— Эрик спит на кухне, — сообщила Аста. — Тише ты, — цыкнула она на хнычущего младенца. — Для Эрика у нас есть складная кровать.

— Очень вам благодарен, — сказал я.

— Ох, как вы злы на нас, шкипер, — вдруг задорно вымолвила она. — Ведь злы — верно? Молодой человек ваш тоже с характером. Он уверяет, что вы сами отказали ему от дома. Так или нет? Дождитесь его, поладите, может. Или прогуляйтесь, — собрание у них на каменоломне.

— Дожидаться его тут — много чести, фру Аста, — отвечал я, немного смущенный ее прямотой. — До свиданья.

— Дорогу найдете? Тропинка за углом.

Она проводила меня и показала тропинку. Выщербленная каблуками рабочих ботинок, она тянулась темной полоской по скалистому холму вверх, к карьеру, где рвут гранит.

Положим, рвут его редко. В летнее время, да еще вечером, там нет работающих, — одни гуляющие. Есть же любители карабкаться на верхотуру специально для того, чтобы поглядеть на город! И добро бы еще на весь город, а то на одну рыбную гавань Бибера. Остальное скрыто за скалами. Конечно, отваживается на этот подъем только молодежь. Говорят, еще прежний владелец лесопилки лазал, чтобы похудеть.

Вот, наконец, карьер, ведущий в сарай с оцинкованной крышей. Ворота настежь, слышен визгливый голос, выкрикивающий что-то. Я остановился у сосны, прилепившейся к косогору. Побуду здесь, пока они галдят, а потом заберу Эрика. Заберу без лишнего скандала.

Впрочем, может быть, его еще нет там. Собрание только что началось, видимо. То и дело сверху, с откоса, черного от шапок можжевельника, сбегают опоздавшие. И конечно, парень не упускает случая поддержать девицу за талию или облапить и снять с уступа.

Между тем становилось темно. Можжевеловые кусты слились в одну темную гущу, и никто не показывался оттуда. Ветер колотил по крыше сарая, лез ко мне за ворот. Ноги у меня застыли, и торчать под сосной стало уже невтерпеж. Я приблизился, не торопясь, к воротам и заглянул внутрь. Вот сколько их набралось, бездельников! Полный сарай! Интересно, кто им разрешил пользоваться помещением? Сожгут — кто будет отвечать? Вот один дымит сигареткой! А стены, скамейки, пол — всё деревянное, долго ли до беды. Нет здесь хозяина, вот что плохо.

Арвид Скобе обещал, что каменная гимназия, взорванная немцами, будет восстановлена. Давно пора! Вот этим юнцам, которые приходят сюда тискать девчонок да трепать языком, было бы особенно полезно потрудиться на каменоломне.

Я вошел. Никто не оглянулся в мою сторону, до того всех захватил оратор — белобрысый, курносый мальчонка, которому, верно, нет еще и шестнадцати лет. Над ним, привязанный проволокой к балке, висел фонарь «Летучая мышь». Я подтянулся на носках, и тут взгляд мой упал на Эрика. Он сидел согнувшись и подперев голову руками. Лица его я не мог видеть.

— Ну, погоди же!

Свет фонаря не достигал моего закоулка. Скамейка последнего ряда, у самой стенки, под огнетушителем, была в темноте. Я сел. Теперь голова оратора исчезла за спиной высокой, плечистой девицы, стоявшей впереди меня, и единственное, что я мог разглядеть отчетливо, был листок на ветке, которую она держала в зубах, — неподвижный светло-зеленый листок с прожилками.

Смысл того, о чем разглагольствовал курносый мальчонка, не сразу дошел до меня, — присутствие Эрика в каких-нибудь двадцати шагах не давало мне покоя. Курносый умолк, на смену ему выскочил другой, побасовитей. Он назвал имя Гейнца Янзе, как будто знакомое мне. Кто же такой Гейнц Янзе? Не тот ли боцман голландец с траулера «Генриетта»? Басок называет его почему-то преступником. Вот так раз! За что юнец обозлился на голландца? Ты, милый мой, лоботрясничал, вот тебе и влетело от боцмана. И поделом! Однако нет, тут другое. Юнец не из команды траулера. Он засольщик, если верить тому, что́ он говорит. Тогда какое же он имеет право судить моряков? Его ли ума дело? Ага, он был вместе с Нильсом в тот день в порту. Тоже не хотел разгружать пароход. Значит, и этому Нильс свернул мозги!