К вам и сразу обратно - [13]

– За нами какие-то собаки всю дорогу шли, – сказала Надежда, сбрасывая шубку.

– Их накормить надо, – сказал Андрей. – Это мои собаки.

– Ну и хорошо. Накормлю. Давайте раздеваться. Только одну минуту. – Она распахнула дверцу печи, чиркнула спичкой и сунула под сложенные поленья. Огонь весело захрустел смолистой стружкой.

– Через пять минут будет тепло, – сообщила она и ловко стянула с Андрея куртку и шапку. – Вон умывальник, смойте кровь.

Андрей послушно ополоснул лицо и так же послушно пошел за ней в комнату, где уже горел свет. Было хорошо подчиняться.

– Ссадина под глазом, – сказала она. – Будет синяк. Вы подрались?

– Нет, – ответил Андрей. – Меня стукнули. Древним и очень удобным способом.

Она намазала ссадину йодом:

– До свадьбы заживет. Ложитесь пока.

Андрей опять с удовольствием подчинился. Головокружение проходило, только плыла какая-то рябь в глазах. Комната была маленькой. Тахта, стол, четыре стула, небольшой шкаф и тумбочка с радиолой. Он протянул руку и щелкнул выключателем. Играло трио – ударник, аккордеон и труба. В пустоте родился голос. Андрей через открытую дверь видел, как Надежда легко скользила в кухне от маленького столика к плите и обратно, тихо позвякивала посудой. Потом, набросив шубку, вышла на улицу и принесла килограммовую мороженую щуку, положила на толстый фанерный кружок и ловко разрубила пополам топориком, потом унесла половинки на улицу. Собак кормить, подумал Андрей. Ловко у нее получается, словно всю жизнь только этим и занимается.

Давно забытый удивительный запах заставил Андрея проснуться. Горел прикрытый сложенным цветастым платком торшер, которого Андрей вначале не заметил. В полумраке, залившем комнату, пахло печным теплом. Старый, еще с детства запомнившийся запах деревенской печи. Наверное, ничто не несет в дом такой уют, как этот запах.

За столом сидела Надежда и, подперев скулы руками, смотрела на него. Лицо ее было осыпано разноцветными тенями от платка, загораживающего торшер, а на плечах и груди эти тени мешались с рисунком халата.

– Вот ты и проснулся, – сказала она.

Андрей сел, потрогал затылок. Он еще чуть ныл от удара.

– У тебя же лайки. Они в таких случаях не заступаются.

– Знаю, – сказал Андрей.

Потом они молча сидели у стола, и Андрею казалось, что он вернулся в детство и вот сидит за столом в своей старой родительской избе. Правда, видение это продолжалось недолго, всего одну-две минуты. Видно, потому, что никак не возвращалось ощущение всезнающей детской мудрости, уверенности в простоте мира и его подчинении тебе.

Она налила в чашки чай и дополнила их коньяком.

– Выпей, сейчас это поможет.

Он вышел на кухню, отыскал в кармане куртки папиросы и закурил.

– Дай и мне, – сказала она.

В комнате было тихо, над столом тонкой пеленой плавал синий дым, и слышно было, как на кухне потрескивают в печи дрова и в такт им – разряды в динамике радиолы: станция перестала работать.

– Мой отец охотник, – сказала она. – Живет до сих пор так же. А мать – русская. Она прожила с нами пять лет, а потом не смогла, уехала домой, на «материк». Отец меня увез в тундру и спрятал у пастухов. Она потом приезжала два 'раза, и он всегда меня прятал. Прятал от матери. – Она погасила папиросу и посмотрела на Андрея. – Выйди, пожалуйста, в кухню, я постелю.

Он ушел, открыл дверцу печки и смотрел, как над фарфоровыми углями летают языки пламени. В комнате шуршало белье, потом ее голос тихо позвал:

– Можешь идти.

Надежда лежала на раскладушке, втиснутой между столом и стенкой печи. Она лежала выпрямившись, и черные волосы закрывали всю подушку и верх одеяла. Ему было постелено на тахте. Андрей погасил свет, разделся и лег.

Андрей проснулся около десяти. Нади не было, а на столе лежала записка: «Убежала на работу, буду в пять. Занимайся бездельем».

Андрей умылся, растопил печь и вышел на улицу. Валет со своей подружкой носился по заснеженной поляне, а дальше, за поляной, высились дома поселка. Они все были синие от тумана. Слабо доносились ворчание машин и удары чем-то железным о железо.

– Не пойду я сегодня никуда, – решил Андрей. – Буду заниматься бездельем. А завтра… завтра на крыло и домой… Где дом наш, где хлеб…

В маленькой кладовке он отыскал мороженую рыбину и разрубил пополам на лиственничной колоде.

Примчались собаки, и Андрей бросил им куски рыбы. Валет скромно отвернулся, сделав вид, что внимательно разглядывает гряду сопок за домом. Подружка его обнюхала рыбу, выбрала себе кусок с головой и отбежала в сторону. Валет еще постоял.

– Бери, бери, – сказал Андрей. – Твоя осталась. Валет махнул хвостом, лег около куска и начал грызть.

Чайник закипел, Андрей заварил кофе, нашел в столике банку колбасного фарша, горсть окаменевших конфет, позавтракал и снова улегся на тахту, убрав одеяло и простыни. Москва передавала концерт для рыбаков Дальнего Востока. Для меня, выходит, концерт, – подумал Андрей и усмехнулся.

Где-то внутри сидела тупая заноза, и Андрей никак не мог понять, в чем она. Нет, не для него кафе все эти, ресторанная жизнь. Лучше уж в избе, на озере. Вот! Грачин предупреждал, что сбегу. И видите – убежал. В этом и есть заноза. Избу оставил, значит, логически надо оставлять все, что здесь. А Надя чудесная девушка. А раз так, то надо бы встать сейчас, одеться и идти к Мишке. Не компрометировать человека. Улетать надо. Что ж ноет так, как будто подлость сделал?