К украинской проблеме - [2]
Таким образом, на рубеже XVII и XVIII–го веков произошла украинизация великорусской духовной культуры. Различие между западно–русской и московской редакциями русской культуры было упразднено путем искоренения московской редакции, и русская культура стала едина.
Эта единая русская культура послепетровского периода была западнорусской, украинской по своему происхождению, но русская государственность была по своему происхождению великорусской, а потому и центр культуры должен был переместиться из Украины в Великороссию. В результате и получилось, что эта культура стала ни специфически великорусской, ни специфически украинской, а общерусской. Все дальнейшее развитие этой культуры в значительной мере определялось именно этим ее переходом от ограниченного, местного к всеобъемлющему, общенациональному. Западно–русская редакция русской культуры сложилась в эпоху, когда Украина была провинцией Польши, Польша же была в культурном отношении провинцией (при том, глухой провинцией) романогерманской Европы; но со времени Петра эта западнорусская редакция русской культуры, став единой общерусской, тем самым сделалась для России столичной, Россия же сама к тому времени стала претендовать на то, чтобы быть одной из важнейших частей «Европы». Таким образом, украинская культура как бы переехала из захудалого уездного городка в столицу. Сообразно с этим ей пришлось существенно изменить свою дотоле сильно–провинциальную внешность. Она стремится освободиться от всего специфически–польского и заменить все это соответствующими элементами коренных, романогерманских культур (немецкой, французской и т. д). Таким образом, украинизация оказывается мостом к европеизации. В то же время меняется языковая база культуры. Прежде в Западной Руси на ряду с книжным литературным церковнославянским языком существовал особый русско–польский жаргон, служивший разговорным и деловым языком высших классов общества. Hо, после того как украинская редакция русской культуры стала общерусской, этот русско–польский жаргон, символизировавший собой польское иго и провинциализм, разумеется, не мог продолжать существовать. Господствовавший в Великороссии, выработавшийся в среде московских приказных великорусский разговорный деловой язык испытал на себе чрезвычайно сильное влияние этого русско–польского жаргона, — но в конце концов, все таки, победил и вытеснил его и сделался единственным деловым и разговорным языком высших классов, при том, не только Великороссии, но и Украины. Между этим языком и языком церковнославянским, продолжавшим играть роль литературного, завязались тесные отношения как бы некоего осмоса (взаимопросачивания): русский разговорный язык высших классов сильно «оцерковнославянился», литературный церковнославянский язык сильно «обрусел», и, в результате, оба совпали в одном современном, русском языке, который одновременно является и литературным, и разговорно–деловым языком всех образованных русских, т. е. языковой базой русской культуры.
Таким образом, культурная украинизация Великороссии и превращение украинской культуры в культуру общерусскую совершенно естественно привели к тому, что эта культура утратила свой специфически украинский провинциальный характер. Специфически же великорусского характера она приобрести не могла уже в силу того, что, как сказано выше, преемственность специфически великорусской культурной традиции была окончательно и бесповоротно пресечена, и сохранялась разве только преемственность канцелярского языка московских приказных. Отсюда — отвлеченно общерусский характер всей послепетровской «петербургской» культуры.
Hо подчеркивание отвлеченно–общерусского вело практически к отвержению конкретно–русского, т. е. к национальному самоотрицанию. А такое самоотрицание естественно должно было вызвать против себя реакцию здорового национального чувства.
Положение, при котором во имя величия России практически преследовалось и искоренялось все самобытно русское, — это положение было слишком нелепым, чтобы не породить против себя протеста. Hеудивительно поэтому, что в русском обществе появились течения, направленные к утверждению самобытности и выявлению русского национального лица. Hо, поскольку эти течения направлены были именно против отвлеченности общерусской культуры и стремились заменить ее конкретностью, они неминуемо должны были принять определенно областнический характер: при всякой попытке придать русской культуре более конкретно–национальное обличие неизбежно приходилось выбирать одну из индивидуаций русского народа, — великорусскую, малорусскую или белорусскую, ибо конкретно существуют великороссы, малороссы и белоруссы, а «общеруссы» являются лишь продуктом абстракции. И действительно, мы видим, что течения в пользу конкретно–национальной русской культуры протекают параллельно в двух руслах — великорусском и малорусском
