К Тебе тянусь, о Диван мой, к Тебе - [2]

Бедный Ричард не стеснялся выражать свое отвращение к Лености. Он то просто твердил избитые английские пословицы, то выдавал самолично изобретенные сентенции в духе Великого Пробуждения: "Опомнись, о Лежебока! Разве Господь оснастил бы тебя руками и ногами, если б не предназначил, что тебе надлежит ими пользоваться?" Под прихотливым "рубато" трудового дня бился иной, суровый ритм - неумолчный, неотвратимый, немилосердный, и все дела, от которых люди увиливали, всё, отложенное на потом, подлежало срочной "отработке". "Пусть ты замешкался - время мешкать не будет". Ну а Леность, будучи по сути своей хроническим отлыниванием от исполнения долга, все накапливалась и накапливалась, точно бюджетный дефицит, и грядущее неотвратимое возмездие приобретало все более зловещие масштабы. В концепции времени, которая руководила городской жизнью во времена Бедного Ричарда, каждая секунда имела стандартную длину и давалась только раз. А время, которое мы именуем "нелинейным", тут и днем с огнем нельзя было сыскать - ну разве что беззаконный кавардак сновидений, на которые Бедный Ричард не обращал внимания, ибо не видел в них проку. В алфавитном указателе к "Альманаху Бедного Ричарда" (составитель Фрэнсис М. Барбур, 1974) под заголовками "Сновидения" и "Мечты" мы не находим ровно ничего. В глазах леди Филли сновидения были столь же нежеланными гостями, как и их сотоварищ - сон, считавшийся пустой тратой времени (в смысле - богатств, которые за это потерянное время можно было бы накопить), уступкой физиологии, которую непременно следовало обложить оброком в пользу 20-часового продуктивного бодрствования. В годы издания "Бедного Ричарда" Франклин, согласно его "Автобиографии", позволял себе спать лишь с 1 часа ночи до 5 утра. Другим долгим "нетрудовым" отрезком времени были четыре часа (с 9 вечера до часу ночи), посвященные Вечернему Вопросу: "Какие добрые дела свершил я сегодня?" Вероятно, то был единственный благовидный предлог погрузиться в себя - а куда еще можно было втиснуть теоретизирование, мечты, фантазии, поэтический вымысел? В этой ортогональной машине на жизнь смотрели как на документальную прозу.

К 1853 году, когда появилась новелла Мелвилла "Писец Бартлеби: уолл-стритская история", апатия растеряла последние религиозные отголоски, обретя статус преступления против экономики. В самом сердце "акульего" капитализма заглавного геро постигает недуг, на поверку оказавшийся неизлечимой апатией. Как в тех вестернах, где одинокий изгой-десперадо раз за разом делает выбор, который все ближе и ближе подталкивает его к трагической развязке, так и Бартлеби сидит сложа руки в уолл-стритской конторе, повторяя: "Я предпочел бы этого не делать". Вскоре Бартлеби уже не из чего выбирать зато его хозяин, солидный деловой человек, понемногу начинает сомневаться в условностях, на которых доселе держалась его жизнь, - и из-за кого, из-за какого-то жалкого писаря! - или, переводя в жизнь реальную, из-за какого-то писателишки Мелвилла. Подумайте только, Бартлеби, низший из низших, ракушка на днище капитализма, - и вдруг разорвал отношения с заведенным порядком вещей! Тут возникает интересный вопрос: кто тут обуян грехом Лености - тот, кто служит корню всех зол, принимая жизнь такой-как-она-есть в обмен на жалованье и спокойное существование, или тот, кто в принципе ничего не делает, упорствуя в своем унынии? "Бартлеби" - первая великая эпопе о Лености нашего времени. Потом пришли Кафка, Хемингуэй, Пруст, Сартр, Музиль и иже с ними - возьмите ваш любимый список писателей, которые жили после Мелвилла, и рано или поздно непременно наткнетесь на какого-нибудь персонажа со знакомой печатью уныния гербом нашей эпохи - на челе.

Мы, граждане XX века, пришли к пониманию Лености как прегрешения прежде всего политического. Это общественное малодушие, которое попустительствует принятию неправедного политического курса, воцарению неправедных режимов. Период 20-30-х годов, когда по всему миру к власти пришли фашисты, был, возможно, звездным часом Лености, хотя эра Вьетнама и годы администрации Рейгана - Буша не слишком от него отстают. И художественные, и документальные книги просто кишмя кишат персонажами, которые не делают то, что делать должны, поскольку не желают прилагать усилия. Не правда ли, знакомая картина? Возможности ступить на путь добра ежедневно подворачиваются нам и в общественной, и в приватной жизни - ну а мы? А мы проходим мимо. Апатия жаргон, на котором изъясняется наша будничная нравственная жизнь. Хотя в апатии еще слышатся низкие обертоны смертной тоски, она никогда не поднимется до уровня открытого отчаяния - ни до его боли, ни до его подлинности. Апати отчаяние, купленное по дешевке, сознательное сопротивление какой бы то ни было вере, ибо в нашей будничной гонке за бытовыми прелюбодеяниями, гневом и т.п. вера только помеха. Последняя надежда отъявленного пессимиста - притворись мертвым, затаись, и авось коса смерти проскрежещет мимо; Леность, эта впитанная нами с материнским молоком радиация, ненавязчивая радиомузычка - она всюду, и никто даже ухом не ведет.