К своей звезде - [5]

В субботу Нина еще не ждала письма, она ждала воскресенья, ждала его самого. Что ж, свидание переносилось почти на три месяца. Это девяносто дней, две тысячи шестьсот часов! Только бы хватило сил дождаться этого дня…

И он пришел, ворвался в сердце этой до нелепости родной телеграммой. «Пятница переносится на четверг…» Значит, завтра. Завтра четверг. Завтра они вернутся. Федор и его товарищи. Коля Муравко, Руслан Горелов, Новиков, Волков – Нина уже многих знала из его писем. И не только по именам и фамилиям. Она представляла их лица, голоса, жесты, знала слабости и достоинства. Слабостей, правда, кот наплакал, зато достоинств – хоть каждому памятник!

Она стремительно постигала мир, в который ей предстояло войти. Постигала с жадностью и нетерпением. Мир, суливший постоянную опасность и терзания, но обещавший свободу чувств и свободу поступков.

Вернувшись домой, Нина с ходу развернула в квартире генеральную уборку. Даже не стала переодеваться. Лишь повязала фартук и перехватила волосы старой косынкой. До прихода Ленки ей хотелось хотя бы вымыть окна. Примчится, как всегда, с прилипшими от пота волосами. Прямо какой-то ритуал с отцом придумали – по дороге из садика час игры в догонялки. Начнет от порога сдирать с себя одежду и упадет в одной майке на диван. А тут открыты окна.

Нина обильно смачивала стекла аэрозольной пеной, неистово терла их скомканными газетами, пока стекло не начинало тонко взвизгивать. С улицы тянуло прохладой – июнь в этом году был чахлым, все время дули северные ветры. И Нина спешила, как могла.

Когда вернулись Олег с Ленкой, Нина уже вытирала подоконники.

За ужином Олег рассказывал о новом завлабе, который пока ничем, кроме шотландской бороды, не отличился, о назревающем конфликте вокруг туго идущего высокочастотного прибора, о распределении профсоюзных путевок и еще о чем-то таком же важном… Нина слушала его и не понимала. Все, что волновало Олега, казалось ей замшелой обывательщиной, проблемами, высосанными из пальца.

«Мне бы ваши заботы», – крутилась у нее на языке насмешливо-злая фраза. Уже в который раз нахлынувшие сомнения с новой силой терзали ее душу. Она задавала себе самые жестокие вопросы, подбирала самые нелестные слова для оценки своих поступков, самой себе клятвенно обещала остановить это опасное скольжение и торопила время, неумолимо приближающее встречу с Федором.

«Ты еще обо всем будешь жутко жалеть, – говорила она себе зло и без лукавства. – О такой, как у тебя, семье мечтают тысячи и тысячи женщин. У тебя прекрасный муж, заботливый, умный, чуткий отец, любит тебя, обожает дочь… У тебя отличная двухкомнатная квартира в Ленинграде, работа в современном вычислительном центре НИИ. Заикнись, что хочешь в театр, и Олег из-под земли достанет билеты. Скажи – хочу шубу, и он будет приносить на дом сложные приборы, ночами их ремонтировать, составлять схемы, но шуба будет. Скажи, чего тебе не хватает? Чего тебе надо еще? Приключений? Знаешь, как все это называется?..»

«Знаю, – отвечал кто-то упрямый и не сдающийся, – только это совсем не тот случай».

«Вранье!»

«Могу и не врать. Но кому от этого станет лучше? Ложь во спасение никем не осуждалась».

«Стерва ты, Нинка, вот ты кто. Еще ничего не случилось, еще совсем не поздно, возьми себя в руки и не сходи с ума. Перебесишься, немного переболеешь и будешь жить, как все люди».

«А что это значит – жить, как все люди?»

«Не прикидывайся идиоткой, отлично понимаешь, о чем речь. Страшно подумать, что ждет тебя…»

Нина попыталась представить: к их дому, взвизгнув тормозами, подлетает такси, она хватает Ленку, что-то самое необходимое и выбегает во двор. Ефимов протягивает руки, но раздается испуганный крик: «Папочка! Не отдавай меня!»

– О чем ты думаешь? – дернул ее за ухо Олег. – Ты даже не заметила, какую вкуснятину съела.

– Мама устала, – назидательно вставила дочь и нежно взяла ее за другое ухо. – Правда, мамочка?

– Правда, моя хорошая, – согласилась Нина и поцеловала ее пахнущую вареньем руку. Ленка обняла Нину и тесно прижалась щекой к щеке, и что-то дрогнуло вдруг у Нины в груди, разлилось по всему телу неясной пульсирующей тревогой. Она жадно обвила девочку руками и стала целовать ее мягкие, пахнущие летом волосы, тугие щеки, глаза, шею, целовать с таким неистовством, будто у нее хотели прямо сейчас отнять навсегда это самое родное существо, ее единственное сокровище.

Среди ночи Нину разбудил Ленкин кашель. Она тихонько, чтобы не побеспокоить Олега, встала и босиком прошла в детскую. Мягкий свет ночника и тихое посапывание дочери успокоили Нину. Заболей Ленка – тогда все планы летят кувырком. Но девочка дышала ровно и чисто.

Нина присела на стул, переложив себе на колени Ленкины «шматички» – так называла Ленка свою одежду. Сквозь приоткрытую форточку в комнату струилась прохлада и отдаленные звуки улицы. Кто-то, видимо, поджег в урне выброшенные бумаги, и Нина отчетливо улавливала горьковатые запахи дыма. По проспекту прогрохотал одинокий грузовик. Его металлический лязг долго висел вдоль многоэтажного проспекта.

Нина сидела расслабленная и умиротворенная. Перед глазами – только лицо дочери. Выпяченные вперед отцовские губы, мамины ямочки на щеках, брови, лоб и курносый нос Олега. Конечно, и глаза были его, и характер. Можно сказать, по всем статьям папина дочка. Да и любит она Олега больше, чем Нину. И если раньше Нина к их взаимоотношениям относилась снисходительно и без ревности, сейчас ее это задело – почему?