К солнцу за горизонт - [5]

– Держи. Съешь после школы.

Хэрим обняла меня за пояс и потерлась щекой о грудь.

– По дороге с работы зайду в аптеку и куплю тебе лекарство, – добавила я.

Это было наше последнее прощание.

По официальным данным, в те сутки в стране погибло больше десяти тысяч человек. На следующий день число жертв выросло почти в пять раз. Мы забрали из больницы брошенное там тело Хэрим и похоронили ее на горе недалеко от дома. Не проронив и слезы, мы выкопали яму. Расставание с дочерью было внезапным, как вспышка молнии: мы даже не успели осознать, что такое смерть. Лишь когда мы уложили ее тело в могилу и начали забрасывать землей, у меня открылись глаза: я спешила оставить собственного ребенка на дне холодной ямы. С истошным воплем я бросилась к дочери и сжала ее в объятиях. Хотелось лишь одного – чтобы меня закопали там же, с ней на руках. Хэрим выглядела так, будто и сама не поняла, что умерла. Она лежала на промерзшей земле, а лицо ее до сих пор выражало лишь предвкушение того часа, когда уроки кончатся, и она сможет наконец съесть свой воппер с пулькоги. Мы не смогли положить его даже в ее могилу, и просто закопали нашу дочь.

Еще более страшная, чем сам вирус, катастрофа случилась, когда разорились банки и крупные предприятия. Мир захлебнулся в грабежах, контрабанде, поджогах, торговле людьми, убийствах, насилии и наводнивших его новых культах. Разлетелись слухи о том, что мужчины, уровень смертности которых был гораздо выше, могли излечиться детской печенью. Правительство исчезло, а вместе с ним рухнул и всякий порядок. В те дни ни оставаться на прежнем месте, ни бежать было невозможно.

Однако некоторые убегать и не собирались. В их числе были люди, которые считали, что теперь, куда ни поедешь, везде будет одинаково; люди, не сумевшие расстаться с прежней жизнью, несмотря на то, что теперь от нее остались лишь бесплотные воспоминания; люди, решившие, что, если уж им суждено умереть, то лучше принять смерть в стенах родного дома. Они держались до последнего, словно благородные герои, словно воины, сложившие оружие. Я же бросила всех, кроме Тана и Хэмина – отца, сестер, их семьи, старых друзей. «Наверняка, они и сами точно так же уверены, что бросили меня. Но, если уж мы все друг перед другом виноваты, ничто не помешает нам встретиться снова, пусть сейчас мы и расстаемся», – наивно обманывалась я.

Оставив все, мы преодолели нелегкий путь до Владивостока, где снова впали в замешательство: а куда ехать дальше? Наше место теперь здесь? Впрочем, просторы впереди были бескрайние. Можно было ехать и ехать. Мы могли сколько угодно скитаться по материку, спасаясь от вируса и бандитов. Могли смотреть на закат не там, где смотрели вчера, а завтра – не там, где сегодня. Могли бежать от настоящего на всех скоростях. Причина бежать пробивала земную твердь, взмывала в небо, точно солнце, и освещала каждый наш день. В тех краях все верили в бога: божий промысел, божья милость и благодать, божий дар, забота Господа, всеведущее око Господа…… Я верила в их бога и страшилась его. Так изменила меня местная природа, пугающе и бессмысленно раскинувшаяся до самого горизонта и как будто заявлявшая, что люди – совершенно никчемные существа.

Из угла крохотной церквушки где-то в окрестностях Улан-Удэ, прижимая к себе младшую сестру, на меня смотрела Тори. Я впихнула в ее руки Хэмина и захлопнула за собой дверь. На российской земле мой ребенок остался с чужим человеком впервые. Тори обхватила Хэмина так же, как сестру, и сжалась в комок. Убедившись, что бандиты скрылись, я вернулась за сыном в церковь. Когда я открыла дверь, Тори бормотала:

– Бог гневается. Здешний бог гневается. Велит быстрее убираться отсюда.

В следующий раз я встретила ее в Томске, но бога она больше не боялась. Она уже не верила в него. Не верила и потому не проклинала. Такая Тори внушала страх, и такой Тори хотела верить я.

Сейчас мне больше семидесяти лет, а может уже и все восемьдесят. Я прожила очень долгую жизнь. По сравнению с числом прожитых мной лет та пара месяцев, проведенных в России, – меньше, чем одна овца в стаде из ста голов. Однако ее я помню ярче всего. Я помню всех вас, каждый прожитый с вами день.

Господь на меня теперь не гневается. Я ему больше не интересна. Благодаря этому я и прожила так долго. Если бы только можно было разделить эту горькую жизнь с моей дочерью…

Вы когда-нибудь слышали о Корее?

Интересно, существует ли она до сих пор.

Однажды мне пришлось бежать в Россию, чтобы спастись от сокрушившей мир катастрофы. Тогда мне было тридцать восемь лет.

К солнцу за горизонт

Тори

Я думаю лишь об одном: «Нельзя оставлять Мисо. Поэтому я обязана выжить любой ценой. Я должна жить и выполнять свой долг. Мой долг – не оставлять Мисо». Эти слова – заклинание в репризе, бесконечная молитва, обращенная ко мне самой. Перед смертью мама просила папу позаботиться о нас. Папа, умирая, просил меня позаботиться о Мисо. Словно тайный ключик в легенде, Мисо передалась от мамы к папе, а от папы перешла ко мне. Интересно, о чем я попрошу ее перед своей смертью? Наверное, скажу ей, что люблю. Попрошу ее позаботиться о моей любви. Она постарается выжить ради выполнения моей просьбы. С любовью в сердце она будет мчать вперед, до самого края света.