К неведомым берегам - [10]

«И откуда все знает эта неизвестная каналья? — задавал себе в десятый раз вопрос генерал-губернатор, читая точный список полученных им от именитых купцов и питейных откупщиков взяток и длинный ряд примеров самодурства. Доносы растут, и, кто знает, сколько их просачивается и доходит по адресу… Надо непременно съездить в Питер, потолкаться в передних у покровителей и благодетелей. Неприятно обивать пороги и бросать деньги, но ничего не поделаешь».

— Да, жаль, жаль, не застанешь светлейшего князя Потемкина, — произнес неожиданно для самого себя громко Якоби и задумался. «Мамонов? — спросил он себя. — Перекинуться к очередному любимцу Екатерины, Мамонову?.. Пожалуй, придется!»

И не подозревал всесильный сатрап, что дни его сочтены и что в Санкт-Петербурге над толстыми и затрепанными томами его дел и делишек, переходящими из рук в руки, угодливо трудится мелкая чиновничья братия, пакостно вылавливая то, что будет приятно их высоким начальникам. Не знал и того, что сам приютил на свою беду в иркутских канцеляриях братца Гарновского, доверенного «светлейшего» в Петербурге, и что шпионские сети, раскинутые над ним, — дело рук самого генерал-прокурора князя Вяземского.

Искусными маневрами Якоби перед назначением спасся от брачных сетей, расставленных родственницей князя, но тут же запутался в других сетях генерал-прокурорских. Дружба пошла к черту… Не знал Якоби, что уже опоздал. Не знал, что не пройдет и года, как Гарновский (не здешний, а петербургский), облизывая сухие тонкие губы, под датой 20–26 июня 1788 года запишет в своем дневнике: «Якоби приехал. Был здесь в Царском Селе два дня, но государыню не имел чести видеть, и граф Александр Матвеевич его принять не восхотел. Теперь сей наместник засел в городе под видом болезни на квартире и никого, кроме людей ему потребных, не принимает».

Судьба генерал-поручика Якобия и других сибирских наместников была одинакова: быстрое возвышение и неограниченное доверие, самоуправные поступки возвеличенного избранника, охлаждение, питаемое доносами обиженных, раздраженных и завидующих, внезапное смещение и суд. Иногда сначала суд, потом смещение, а то и ссылка. И, несмотря на то, что этот ход событий повторялся неизменно десятки раз, каждый думал о себе, что он исключение, и, конечно, в своей беспечности ошибался.

Отдаленность Сибири и безначалие разнуздывало страсти: одни, распоясавшись, развратничали, нахально похищая понравившихся чужих жен, невест и дочерей; другие находили наслаждение в буйных пирах, попойках и в безудержном разгуле, резво ездили на тройках, запряженных подчиненными чиновниками и недругами; третьи занимались незаконными поборами и взятками; четвертые тащили за собой десятки родственников и росчерком своего блудливого пера очищали для них теплые местечки, обрекая таких же предшественников на голод и нищету.

Сейчас, с досадой отложивши в сторону донос, генерал-губернатор придвинул поближе к свету аккуратно сложенный лист бумаги и стал его читать, подчеркивая отдельные места…

Бесшумно приоткрылись высокие тяжелые двери, и вошедший в придворной форме, в белых чулках и лакированных туфлях с большими блестящими пряжками лакей доложил:

— Господа купцы Шелихов и Голиков, по приглашению к вашему высокопревосходительству.

Ответа не последовало. Слуга вышел, но, выходя, двери широко распахнул. В них прошли и остановились у порога статный, худощавый, в мягких сапогах, тщательно выбритый, похожий на молодого щеголя-приказчика Григорий Иванович Шелихов и кургузый, широкоплечий, с окладистой бородой и обвислым животом, тоже в сапогах, курский купец Голиков, оба владельцы бобровых и котиковых промыслов на Курильских и Алеутских островах и на американском берегу. Остановившись у дверей, купцы спокойно, привычно, без трепета и любопытства созерцали блестящую лысину генерала и молчали, не приближаясь к столу.

Якоби кончил читать, откинулся на спинку кресла, поднял голову и сделал вид, что только сейчас заметил гостей.

— А, здравствуйте, почтеннейшие и именитые, прошу. Как вы неслышно вошли…

— Не смели мешать вашему высокопревосходительству, — ответил Голиков, подходя к столу.

— Изволили звать? — спросил Шелихав.

— Садитесь, дело есть, — ответил вельможа, жестом указывая на кресла.

— А дело такое, — сказал наместник и, обращаясь к Шелихову, вставил: Твой рапорт препроводил государыне императрице, но высочайшего решения пока не имею… — И после паузы: — Сделать же сейчас надо вот что: надо постараться закрепить за Российской империей вновь открытые американские земли… Пошлите немедленно от моего имени вашим доверенным мое секретнейшее, повторяю — се-крет-ней-шее, наставление, — он, погрозив указательным пальцем, приостановился, давая гостям прочувствовать важность задания. — За их усердие и преданность российскому престолу можете поручиться?

— Можем, — дружно ответили купцы.

— Так вот им, а стало быть, и вам обоим. Первое: когда доставятся вложенные в одном ящике пятнадцать гербов Российской империи и десять досок железных с изображением на оных медного креста и медными литерами сказанных слов «Земля Российского Владения», то стараться без потеряния времени выставить оные гербы на твердой земле Северо-Западной Америки, называемой Аляска… Далее: я даю свое наставление, как зарывать и как описывать место зарытая… А вот… четвертое: зарывать стараться доски так, чтобы не только не видали оных тамошние жители, но скрыть и от наших русских работников… Пятое: если случится, что для такого же промысла придут суда других держав, то вы имеете право сказать, что земля и промысел на оной принадлежат Российской империи. И что оные сысканы первее нашими мореплавателями… Ну, дальше там требую: о человеколюбивом обращении с туземцами… о похвальном старании открывать новые земли… о хлебопашестве… Поняли?