К далекому синему морю - [12]

Он остановился. Крыши домиков, заметные среди разросшихся посадок, серели впереди. Пробивались через морось темными острыми пятнами, кое-где либо уже совсем провалившимися, либо щерящимися обломанными зубами проломов. Заботливые хозяева, ухаживающие за домиками, давненько стали удобрениями для собственных грядок. Не любил Морхольд эти места. И даже до Войны-Беды не любил.

Единственное, что радовало: не нужен счетчик. Нет здесь радиации. Не с чего ей здесь браться. Зато хватало собственных гадостей. А как еще, если двадцать лет назад по всей земле прошлась беда, да такая, что вспоминать не хочется. Не говоря о том, что если много лет закачивать водный раствор вместо выкаченной нефти – как-нибудь да рванет. Отрадный в некоторых местах был напичкан дрянью, называемой самим Морхольдом «ловушками». Разными.

Вот и сейчас, прямо перед ним, сырой воздух совершенно незаметно подрагивал сразу в нескольких местах. И эти самые «несколько мест» явно сливались в кривую полосу, шедшую по всему открытому пространству. А по бокам торчал такой бурелом, что лезть в него ну просто очень не хотелось.

«Битум». Никак больше назвать густую вязкую горячущую смолу он не смог. Смоляное варево, как-то растворившее на его глазах немаленького лосенка. И вся эта пакость сейчас как нарочно оказалась на самом удобном пути к его первой цели. Эти «ловушки» появлялись и пропадали не очень быстро. Несколько дней, порой неделя. И, как назло, сегодня явно решили оказаться здесь.

Морхольд чуть отступил, спрятавшись под обвисшим сырым кленом. Серая пелена над головой густела и не рассасывалась, это да. Вот только он совершенно не помнил, чтобы низкая облачность останавливала охотящуюся стервь. И застревать на открытом месте столбом не стоило.

Так… какие варианты?

Варианты-то выглядели так себе, ничего хорошего.

Первый: пройти через бурелом из разросшегося чилижника, перекошенных карагачей, кленов, вязов и редких тополей, невесть как оказавшихся здесь. Долго, а по времени уже обед. Добраться до цели стоило засветло. Пойдешь через одичавший пролесок – три часа пропадут. Как минимум.

Второй: вернуться на полкилометра и попробовать обойти дачи по самым границам. Но тут подводных камней больше. «Битум» может быть где угодно. Не говоря о «мясорезке». И времени жалко, и себя самого, ковыляющего назад.

Ну, и третий, к которому он и склонялся. Пройти по доскам забора самой крайней дачи, выломав и настелив их на относительно целый кусок частокола. Тем более, несколько уже валялись, сырея, впереди. Хотя тут еще та загвоздка. Сам Морхольд, будь он мародером или бандитом, с удовольствием бы подстроил все именно так, воспользовавшись моментом. И сидел бы в засаде. Чужих следов не заметно? Так дождь шарашит какие сутки?

– Монетку кинуть? – поинтересовался он у дач. Или у неба. Или у пустоты за спиной. – А толку? Да и хрен с ним.

И шагнул к доскам. Пришлось попотеть, укладывая их, но вроде бы выходило, как и задумывалось. Морхольд осторожно, косясь на марево над «ловушкой», пополз вперед. Дерево прогибалось, хрустело и брызгало прелью и щепками на концах. Дрожало, но не ломалось. Морхольд пыхтел и аккуратно, сантиметр за сантиметром, двигался подальше от жаркого и жадного зева ближайшего «битума». Жухлая остатняя трава рядом уже ссохлась в проволоку, выдавая «ловушку».

Когда он скатился на землю, перевалив через обгрызенный край доски, спина болела немилосердно. Падая, он едва успел подхватить полетевший в сторону ПМ. И все же грохнулся, сильно приложившись о несколько битых кирпичей из стопки под забором.

Выстрелы ударили сразу, с разных сторон. Первая пуля разнесла половину штакетины за его головой. Вторая и третья размозжили в труху рог подруги-остроги. А вот две следующие вкусно поцеловали его в спину.

Дом у дороги-2

– Да хорош уже пургу-то нести, а, батюшка? – Одноглазый начал нарезать кривым ножом сухую чурку. В ней не без труда угадывался рыбий балык. – Вера, вера, о чем вы?

Священник пожал плечами, глядя как-то виновато и беззащитно. Одноглазый хмыкнул и подсел к нему.

– Не обижайся, отец. Просто, ну…

– Зла много вокруг, вот и все. А вера, она ведь тяжела в такие-то лихолетья. Многие ли смогут видеть в ней что-то… ну, что-то правильное.

– Это верно, – Чолокян, жуя сыр, покосился в черный проем окна, – в такие-то года больше в себя веришь, да в ствол.

Женщина, названная Багирой, глянула на него, как на дурачка. Чолокян втянул голову в плечи и отошел к жене, неся ей еду.

– Мне вот интересно, друг ты мой ситный, – Багира посмотрела на одноглазого, – рожа твоя не особо мне знакома, а на память не жалуюсь. Откуда ты меня знаешь?

– Это ужасная тайна, – одноглазый усмехнулся в бороду, – не расскажу.

На какое-то время все замолчали. Хотя и молчал-то каждый по-своему.

Священник просто сидел, тихо и покойно. Быстро склевав скромную порцию, еле заметно шевелил губами, перебирая четки. Какой-то умелец любовно выгладил их из абрикосовых косточек, отполировав до блеска. Щелк-щелк, одна за другой косточки отсчитывали мгновения жизни, а хозяин молча разговаривал с тем, в кого верил.

Чолокян, достав из потрепанного, но пока крепкого рюкзака запасную сбрую, вооружился шилом, дратвой и кривыми толстыми иглами. Скрипел кожей, что-то ворчал под нос, мешая русский мат и армянскую брань. Изредка, быстро опустив кусочек ветоши в банку из-под дорогого крема для тела, втирал растопленный жир. Жир изрядно вонял, но никто не морщился. Что делала его молодка жена – никто не видел.