К чести России - [15]

А. Н. Самойлов - Н. Н. Раевскому.

[Ок. 11-15 июля. Киев]

Письмо ваше, мой друг Николай Николаевич, от 5 числа сего месяца, с слугою моим отправленное, я получил. Я вижу, мой друг, сколько велики труды ваши. Дай боже, чтобы вы их перенесли к славе вашей и к нашей пользе. Вы одни защищаете нас, ибо сформированные четвертые батальоны(33), коих число до 55-ти, составляют 26 эскадронов, 9 рот пешей и 5 рот конной артиллерии, расположены будут в самоскорейшем времени между Калугою и Волоколамском. Командир же всем войскам сим назначен наш военный губернатор Михаило Андреевич Милорадович, который сего числа отправляется в Калугу. Сие новое ополчение, как сказано в рескрипте, Милорадовичем полученном, будет служить примером и всеобщему в государстве ополчению, а из сего можно уверительно заключить, что неприятель не решится войтить во внутрь старой России, ибо в оной найдет он новую для себя Гишпанию, где несколько сот тысяч потерял он без пользы. А может статься, ежели вы не побьете его хорошенько, то не коснется ли он святого града Киева, где толикое число преподобных без пользы нам опочивают. Словом сказать, ваш достойный начальник, воспитанник знаменитого Суворова (34) один только в состоянии отвлечь от нас неприятное следствие. Уведомляйте нас почаще. <...>

А. И. Коновницына - мужу.

15 июля. [Квярово]

Вчера, милый друг, писала к тебе много с твоим унтер-офицером, которому крайне обрадовалась. Угащивала его, подарила 10 ру. и 20 на дорогу дала. Такой добрый - не брал, говорит, это много, такое ли время теперь.

Я с ним масла, рому, вина, водки, ветчины, бульону, варенья, сока послала, получил ли ты? <...> Вяленых щук посылаю 4 - ты их любишь. Вчера и сухова щавелю послала, а то негде будет и того взять. Ах, когда восстановит(35) покой бедная Россия! Дошла и до нас очередь, веришь ли, что и [я] за отечество стражду крепко. От матери твоей писем не имею, послала к ней твою последнюю записочку. Напиши - перешлю, она, бедная, крепко о тебе страдает. Пиши чаще, мой родной, неоцененный друг, милый сердцу моему, единое мое утешение и отрада. Лиза покашливает все периодами. Ни грудью, ни боком не жалуется. <...> По рецепту в Опочке сделали капли, но не тот дух, что у Вилли, и боюсь давать. Ревень ей давали, и очистило немного, кажется, поменее кашляет. Пою ее мятой, мать-и-мачехой. Посоветуйся с добрым доктором, которого люблю и почитаю, и надеюсь, что тебя сбережет. Не знаешь ли о Гавердовском, о бедном Монтандере, живы ли оне? Бениксон(36) где? Что у вас толков? Сдесь - пропасть, а правды не узнаешь. С нас пожертвование людей требуют. Хлеб, коего нет, на 1500 купила, с трех душ подвода стоит, а на других свозим, а работы стоят, к тому же беспрестанные ветры, дожди: с доходами - прости, вряд хлеб уберешь, как быть, как?.. Бог ведает. <...> Прости, родной, будь здоров, верь, что по гроб тебе верный друг Аннушка.

Гриша собирается к тебе, премилый мальчик.

Г. Р. Державин - В. С. Попову.

16 июля. Hoв-город

Милостивый государь Василий Степанович!

Почтенное и приятное мне письмо вашего высокопревосходительства от 10 числа сего месяца получил, за которое от всего моего сердца благодаря, прошу и впредь уведомлять меня новостями, по нынешним обстоятельствам толь нужными. Последний бюллетень и прочие газетные известия из "Северной почты" мы знаем. Скажу о наших [делах]. По манифесту известному(37) всеобщим государя императора воззванием и я призван от новогородского дворянства в Новгород. <...> Мы в дворянском собрании по случаю екстренного требования хлеба, муки, овса и круп в Торопец положили оный купить и доставить более 150 000 четвертей, да войска представить 10 000 человек, одетого и на нашем содержании. <...> Только мы просим оружия и артиллерии. Сверх того, по усердию моему к отечеству и по пылкому моему нраву, что я написал и отдал принцу(38) для представления государю императору, при сем к дружескому единственно вашему сведению в копии сообщаю. Я не знаю, одобрите ли вы это? Но я уж не писал того (дабы не огорчать), что я ему еще в исходе 1806 года и в начале 1807 письменно и словесно представлял, дабы быть осторожну от Наполеона и принять заблаговременные меры к защите отечества, уверяя, что он в покое его не оставит. Меня обещали призвать и выслушать мой план, но после пренебрегли и презрели как стихотворческую горячую голову. Но теперь, к несчастию, все, что я говорил, сбывается. Так и быть! Задернем эту мрачную картину и, предавшись провидению, возложим все на него упование наше.

Теперь скажу вам, единственно также к дружескому только сведению вашему, неприятные новгородские происшествия. Губернатор, губернский предводитель и несколько с ними согласившихся дворян вошли вчера при самом отъезде принца в его комнату и подали ему без всяких доказательств и порядка законного бумагу на губернского прокурора, очерняя его взятками и всякими порицаниями. Принц был сим весьма изумлен, призвал прокурора и сказал ему, чтоб он оправдался. Тот отвечал, что против клеветы словесно оправдаться не может, а пусть произведено будет следствие. Не знаю, что из сего выйдет, но мне не токмо удивительно, но грустно было видеть и слышать, что губернатор, вышед от принца, несмотря [на то], что это было во дворце, кричал с азартом, что губернский прокурор - шельма, а виц-губернатор и некоторые чиновники, имеющие с ним знакомство, такие ж. А еще того прискорбнее было видеть, что в соборе, где при публиковании манифеста совершалось молебствие об отвращении всеобщего бедствия, предводитель умножал своих союзников. И иные, как сказывают, подписались, сами не знав к чему, что и в самом деле видно, ибо в бумаге, к принцу поданной, назвались именами те, которые оную подписали, но в подписке, после собранной, очутилось вдвое их больше. Я не приставал ни к той, ни к другой партии, потому что не новгородский дворянин, а [только] по женину имению живу в новгородском уезде. Тем не менее, не оправдывая ни прокурора, ни виц-губернатора, говорил губернатору, что буде из них в самом деле кто лихоимец, тех законным порядком изобличить и наказать должно, а не бранью и ругательством, а особливо в такое время, где единодушие потребно, а не вражда и злоба личная, из которых, как я разведал, произошла сия весьма недостойная благородных людей, а особливо начальников, история. <...> Надобно бы единодушное и скорое исполнение на самом деле [пред] полагаемого ополчения, вместо того у них распри и вздоры, чем они единственно занимаются. Вот вам сказка. Боже избави, ежели по всему государству таковое несогласие и медленность происходят в защите отечества, то мы неминуемо погибли!