К барьеру!_N 10 28 ИЮЛЯ 2009 г. - [16]

Но почему эта порочная мораль войны так дико обуяла наших стражей порядка? Бытие определят, хошь не хошь, сознание; и стражи сами оказались вдавлены в такое бытие, что лишь с таким сознанием и могут в нем существовать. В силу службы они денно и нощно видят худшую сторону нашей жизни, способную погнуть любую душу. При этом само праведное дело борьбы с преступностью, искупавшее бы безобразную изнанку, настолько пало, что не искупает больше ничего.

Еще с начала 90-х их жестоко обломали «политической» отменой уголовных дел по самым наворовавшимся и навалившим больше всего трупов злыдням. Над всем тогда довлел чубайсов тезис о приватизации «любым путем», но путь был в основном один — воровской, в жертву ему была принесена и наша правоохранительная система.

Ключевой в ее разгроме точкой стало громкое снятие Ельциным прокурора Москвы Пономарева, лучшего профи, за убийство Листьева в 1995 году. Для всех осталось тайной, чем прокурор-то виноват в убийстве одного из двух — вторым был Березовский — приватизаторов Останкино? Вина же была в том, что под его началом это официально нераскрытое по сей день преступление было раскрыто за сутки. Но пришедших брать заказчика убийства, как рассказал мне штурмовавший его офис друг-следователь, с треском отозвал сам генпрокурор — макнув мордами в грязь честных ребят перед хохочущим злодеем.

В итоге начался массовый исход лучших оперов и следаков из наших органов. Их заменили те, что совестью пожиже и квалификацией пониже — и вся работа и отчетность стали там уже во многом фикцией. Главой МВД стал Рушайло, мигом заслуживший кличку Нарушайло и выдавший такой приказ: «Ремонт в отделах производить за счет спонсоров». Были созданы спонсорские фонды из самой нечисти, освобожденной за «содействие» от наказания, куда передавался весь изъятый конфискат. И у моих друзей из МУРа вылезли на лоб глаза: «Нам предписали деловой контакт с теми, кто в нас стрелял из-за угла!».

Потому следом ушел и «средний класс», а те, кто остались, уже не могли в принципе раскрывать серьезные дела — что и устроило нашу сроду повязанную с криминалом власть. Но тем не менее она потребовала от разбитого ею же корыта показателей по «рядовым» делам — не порывая с теми же рушайлами, порушившими остатки чести в ментовских рядах. То бишь как бы по четным дням будь молодцом, по нечетным — подлецом. Но люди в форме не способны на такую эквилибристику. И по закону тяготения к более легкому и низкому скатились до уже необратимых подлецов.

Почему еще дежурный капитан глядит на меня волком? Он не хуже других знает, что все живут сегодня криво, уж никак не на зарплату, и пришедший плакать, что украли его «мазду» или «лексус», наверняка сам на эту «мазду» или «лексус» обокрал страну! Какого ж черта он с его фиксированной ставкой должен разбирать эти дела, когда у него есть и свои, которыми он расфиксикрует свою получку — ему-то почему это нельзя, когда всем прочим можно?

И вообще — нормальные люди давно решают их проблемы за порогом ментовской. А кто пришел сюда за правдой, коей здесь давно в помине нет, или больной дурак, которого гнать надо, или дуркующий прохвост, которого тем паче надо гнать. Так уж устроен человек, что его сознание должно или направлять его поступки, или, коль это не по силам, их оправдывать. Иначе он входит в невыносимый конфликт с собой, толкающий или в петлю, или к стакану — загубившему, кстати, оперов не меньше, чем бандитский огнестрел. И как мораль вора — презрение и ненависть ко всем, кто не ворует, так и мораль мента — презрение и ненависть ко всем вне его круга.

Но менты — это еще такие парадоксы, что и, плюя на все законы, живут и дышат по священному для них уставу. Только действительный устав их службы — вовсе не тот, что писан на бумаге. А другой, неписаный, сберегшийся еще от царских держиморд, по которому высший чин тыкает, а низший выкает; всякий смачно хамит стоящему на ступеньку ниже и раболепствует перед стоящим на ступеньку выше. Холуй — вот главное, что сегодня делает мента ментом. Потому он меньше всех способен спорить с любой сходящей свыше подлостью — и больше всех показывает ее содержание в общественной крови. «Разрешите доложить, товарищ генерал!» — «Да, доложи, сынок, сюда свои сто баксов!» И так, как в этом вещем анекдоте, — от сержанта до генерал-полковника.

Я не знаю, наслышан ли об этом Нургалиев и получает ли эти доклады тоже? Если да — тогда опять же анекдот, как еще при Советской власти принимали в партию узбека. Секретарь райкома спрашивает: «Ты в банде курбаши служил?» — «Да». — «Так куда же тебе в партию?» Ему потом: «Дурак, соврал бы: нет!» — «А как соврешь? Сам курбаши спросил!»

А если нет, тогда зачем нам вообще такой свадебный министр?

Но так или иначе эта насаженная на гнилую нитку силовая вертикаль стремится взять реванш за все свои унижения. И одним из знаков этого реванша, вроде масонского значка, стало показное курение всеми служивыми, от сержанта, генеральского «Парламента». За пачку вдвое дороже рядовой не взыщет ни одна проверка, но всяк да видит, что такой куритель — не босяк и не позволит за копейку отрывать его «от дел».