К Альберте придет любовник - [8]

Я: «Надан, давай вернемся, пожалуйста».

Надан: «И что?»

Я: «Ко мне».

Надан: «?»

Я: «К тебе».

Надан: «?»

Я: «Послушай, там внутри какие-то идиоты поют».

Надан: «Но они же перестанут».

Последнее предупреждение о совершенно неопасной желтой жидкости, которая под воздействием кислоты задымилась и, возможно, способна самовоспламеняться, что само по себе, конечно же, ничего не означает, – и радио выключили. Надан припарковал машину. Последний населенный пункт остался в двенадцати километрах позади, следующий – в семнадцати километрах впереди. А я-то всегда считала Германию густонаселенной страной.

– Господа останутся надолго, – сказала дама за стойкой регистрации.

Это прозвучало утвердительно.

Надан вел себя так, как будто он в этом еще отнюдь не уверен. Он сказал:

– Это сильно зависит, – но не сказал от чего.

Побледнев, он напряженно и очень внимательно смотрел в сторону туалетов, там же, чуть дальше был вход в ресторан, в подвале, откуда доносились непонятные глухие звуки.

Дама сказала:

– Ах, эти… они дошли до кондиции.

– Это мы слышим, – сказала я, стараясь понапрасну не пугаться.

Дама тем временем махнула рукой и высказалась:

– К закрытию как раз успевают развеселиться.

Она дала нам ключ от комнаты, но мы не сразу отправились наверх. Пока мы жевали в ресторане холодные фрикадельки с солеными огурчиками, которыми приходится перебиваться тем, кто пропустил время ужина, веселье продолжалось. Оно даже шло по нарастающей, и можно было уже отличить женское веселье от мужского; сперва их разделяла октава, потом, на пике веселья, уже две. Мы принялись заключать пари обо всем на свете – из чего эти фрикадельки, из обрезков печени или из хлеба? Поют ли все еще внизу «Молодую полячку» или уже нет? Как стоят кровати, под углом друг к другу или рядом? Выберемся ли мы вообще когда-нибудь из этой дыры?

Вдали можно было различить огни то ли Манхайма, то ли Людвигсхафена.

Фрикадельки состояли наполовину из обрезков печени, наполовину из хлеба, и вкус у них был отвратительный. Надан сказал:

– Как они умудрились набраться этим теплым пивом, для меня остается загадкой.

Потом мы пошли в номер.

Надан сказал:

– Можешь не сомневаться, ни с одной женщиной на свете, кроме тебя, я не согласился бы ночевать в подобной комнате.

Это прозвучало искренне, и я сказала:

– Можно подумать, машину здесь остановила я.

«За мной последовав конем, сойдешь с ума, мой милый», – подумала я, и тут мы вошли в комнату, окленную обоями в цветочек.

С той самой ночи на сосне мне в голову порой приходили удачные цитаты, когда я хотела оградить себя от чего-нибудь ужасного. Конечно я давно не верила в их волшебную силу, как правило, они и не помогали вовсе, только вот Моргенштерн еще иногда помогал, и я вдруг засмеялась, потому что эта цитата про ход конем и про сумасшествие как нельзя лучше подходила и к слоникам на галстуке Надана, и к цветочкам на обоях. Но с того вечера на поваленной сосне Надан не выносил, когда на него обрушивали цитаты, особенно если это делала я, он подозревал, что за каждой цитатой скрывается нечто личное, то, что старательно замалчивается, но таит в себе насмешку над ним самим или над «Роллинг стоунз». Он понятия не имел о моих стилистических проблемах, а сам теперь решал проблемы весьма возвышенного свойства, стоя в номере отеля, где так сильно воняло дезинфекцией, что вот-вот разболится голова, и где потолок был сделан целиком из коричневого ламината, а Надан мне еще объяснял, что, если потолок плесневеет изнутри, значит, он из ламината; и даже если он еще не плесневеет, но где-то поблизости ламинат, он обязательно заплесневеет; отсюда и сильный запах дезинфекции – несмотря на него, он, Надан, явственно чувствует затхлость воздуха, вызванную плесневым грибком.

К счастью, пока ни одного таракана.

На кровать лучше вообще до поры до времени не смотреть, это мы знали наверняка.

Надан стоял возле двери и с укоризной разглядывал потолок на предмет наличия плесени и строительных неполадок, причиной которых, вне всякого сомнения, был ламинат, а также я, я же тем временем готовилась сделать ход конем.

Лично я больше всего на свете хотела бы сейчас оказаться дома наедине с текстами Валло, если бы у меня что-то не ладилось с переводом, я могла бы позвонить в Париж – Валло как раз, наверное, вернулся из кино или с какого-нибудь ужина, он вежливо сказал бы мне «Bonsoir, madame» вместо того, чтобы указывать на строительные огрехи, обнаруженные на потолке, и мы бы с ним не торопясь прошлись по списку вопросов, он поблагодарил бы меня за тщательность работы и указал на небольшую логическую неточность на странице 453, которую мы прежде не замечали, и он только что ее обнаружил. Цитату из Кортасара, хоть он и помнит ее, сразу отыскать не удастся, вероятно, он найдет ее к завтрашнему дню. Чудесная сугубо деловая интонация, едва различимый подтекст с его стороны – мне это уже знакомо, – и вопросы сняты, я могу работать дальше, ведь нет ничего лучше, чем ночью сидеть за письменным столом при свете зеленой лампы, пока город не станет совсем тихим и темным, если не считать нескольких окон там, где люди тоже сидят за письменными столами. К Троице перевод был бы готов, а теперь он вместе со словарями лежит в черной сумке, но здесь невозможно работать, здесь нет стола; из бара еще выходят отдельными группками подвыпившие гости, и в холле никак не утихнет в миллионный раз обесчещенная полячка. Когда-нибудь это кончится?