Изыде конь рыжь... - [23]

- Делай свой чай, - рявкнул Реформатский. - Сахару три куска.

Сел за стол, вздохнул. Толкнул в плечо доброхота-убийцу - садись, мол, не торчи над головой. Не человек, конечно, а сплошной вывих, но бросать его не хотелось. Убить хотелось, а оставлять одного - нет.

***

И стоит теперь этот бедняга-туркмен, как баба-яга из сказки - нос в потолок врос, задница жилена... а дальше не надо; свидетельство о смерти обеими руками держит. Евгений Илларионович на него набежали, бумажку вынули, на стол положили. Позвонили, приказали чаю принести.

Конечно, господин Нурназаров на вроде бы секретаря смотрит - отчего бы тому не заняться? Это от незнания наших порядков смотрит. Не положено регистратору кабинет покидать. А положено в нем сидеть и все происходящее фиксировать. Раньше - на пленку, а по нынешним временам - от руки. Во, так сказать, избежание.

Тут такой спектакль, что без прямого приказа и уходить неохота - театры-то закрыты, а радио только днем, и на службе его не очень-то и послушаешь. А тут - красота. Сначала доктор Рыжий Евгению Илларионовичу хамил, а туркмен-новичок из-за стенки слушал. Теперь его самого позвали к начальству.

- Так вот, Рустам Умурбекович, все, что вам нужно было выслушать в связи с вопиющей вашей неосторожностью, вы уже услышали, и выводы, полагаю, сделали. И меры воспоследуют, как же иначе? Но не те, что вы думаете, потому что я тоже - хорош гусь. Знал же я, что у вас опыт другой, и вы с нашим контингентом сказочным дела не имели... У ваших мазуриков такие вещи разве что от великой любви происходят, и то в песнях, а не в жизни.

Тут и чай принесли и поставили. В высоких подстаканниках, серебряных: Евгений Илларионович небрежности не понимают.

- Я, признаться, подумал, что так оно и...

- Я, признаться, тоже, но я ставлю свой выговор против вашего, что ничего между ними не было, даже... рукавами не соприкасались. Но тут я вам все сказал уже, а вы меня поняли. А эта бумажка, - опять взял со стола и трясет, как фокстерьер крысу, - это нас Владимир Антонович обидеть хотел за сегодняшнее утро.

Туркмен пожелтел хуже слабенького здешнего чая.

- Простите, Ваше Высо... Евгений Илларионович, - поправился, молодец, - вы хотите сказать, что он Шаталину... убил?

- Да вы, Рустам Умурбекович, совсем расклеились. Чтобы наш директор лабораторную пенсионерку убивать стал... это дело немыслимое. А вот жить бедной оставалось с гулькин хвост, и по медицинским рапортам той же Берлянской дыхание у нее уже разок останавливалось, едва откачала. В вами же собранном деле документ имеется. Ну и много ли в этом состоянии нужно? А вот Владимир Антонович сильно огорчились, что вы ему квартиру спалили конспиративную, нужных людей погубили. Вот он, полагаю, медику подробности происшествия в больших красках описал, примерно как мне только что, слышали же. А тому и легче - причину смерти искать не надо. Так что про заключение вы забудьте. Берлянская - ваша, а это - не ваше. И решим мы с вами так. За проявленную беспечность помещаетесь вы на три дня под арест. И за это время извольте составить мне справку на нашего директора. Не полицейскую, а человеческую. Если в том, что у вас было и у нас есть, дыры обнаружатся, потом заполните. А через пять дней, второго числа, жду вас с докладом. Понимаю, что тороплю, но у меня чувство нехорошее. А домушником этим есть кому заняться. Найдем и установим.

- Да знаю я его. Вспомнил. Семен Чорновил, взломщик-рецидивист, главарь банды. Слушаюсь, Евгений Илларионович. Разрешите направляться под арест?..

"Вот не умеет ни слова по Уставу сказать, а туда же. Но повезло человеку. Мне бы сейчас под арест, - размечтался регистратор. - Здесь, конечно, тоже и тепло, и светло. Да и в казарме неплохо. Но тут работа, а в казарме люди... а в камере только ты, койка и стол, и все, что нужно, тебе сами принесут. Счастье!"

***

Владимир ушел спозаранку, в потемках. Как всегда, не разбудил, не попрощался, не сказал, когда ждать. Обычное дело. Значит, просто ждать. Наружу выходить страшно, за хлебом на всех можно послать мальчиков, раздатчики район знают, просто по документам выдадут, а готовить сегодня взялась Марго. Не день, а тихий ужас - тихий, потому что елку ставили вчера, тогда и нашумелись вволю. Остается греться под пледами, топить жаровню, вязать, чинить белье, штопать носки, пришивать пуговицы. Нынче каждый носок, сохранивший связь между мыском и пяткой - сокровище, потому что штопка еще есть, а носков в лавках нет уже с весны. Странное дело: в Москве переворот, а в Петербурге пропадают носки. Хотя в прошлый раз, когда в Москве левый террорист застрелил председателя Совета министров, а оказалось, что монархический переворот готовил лично Государь, пропало больше. Пропала целая держава.

Владимир, который тогда поехал в Москву после окончания университета, говорил, что даже в день убийства половина столицы была уверена, что все это подстроено самой царствующей особой, которая немедля возопила, мол, пора покончить с террором и упадком, и никакая Конституция не запрещает гражданину Романову быть председателем Совета министров. Конституция не запрещала. Дума и Сенат не собрали большинства голосов для внесения поправок в Конституцию. В столице шутили, что гражданин Романов должен поставить памятник гражданину Лихареву.