Изъято при обыске - [44]

В конце концов получился у меня рассказ, который я назвала "Рядом с добрыми".

Речь в нем идет не столько обо мне, сколько о моих сестрах, о младшей, Анне, и о старшей, Антонине, о том, как обе они учились, как старшая мечтала выйти замуж за того, кого любила. И о том, разумеется, какое участие я, вездесущий человек, принимала во всех событиях нашей семейной жизни, какое оказывала на них влияние. И какие выводы сделала я из всего происшедшего для себя самой…

Рядом с добрыми.

Приехала Галина. Уселись Русановы за стол отпраздновать это событие. Лакомясь дорогим абрикосовым компотом, который щедро, не щурясь, разливала мать, дочери болтали без умолку. Сперва беззлобно подшучивали друг над дружкой, потом, когда заметили, что экономный отец отодвинул от себя подальше наполненный для него стакан и потихоньку доедает, "чтобы добро не пропадало", вчерашнюю усохшую картошку, все дружно взялись за него.

— Внимание! Внимание! — сказала одна. — Я сочинила пословицу: кто любит деток, тот не ест конфеток.

— А чо ты хошь? — передразнив отца, добавила другая. — И в конфетной обертке витамины содоржатся.

Третья перешла от слов к делу: очень похоже изобразила, как ест отец, как мучается, добывая эти самые "витамины" из картофельных сухариков. Сосет их, причмокивая, прижмурившись, будто леденцы, жует с короткими остановками, прислушиваясь, не трещит ли зуб, ломаясь, и наконец, давясь, глотает.

— Чо бы понимали, тетки! — не выдержал Тарас. — Я все могу употреблять, вот и солидностью обладаю. Вы же шевыряетесь в еде, как в паровой топке кочережка, зато и сами тощие, как она же, кочерга!

— Ой, не срамись, не позорься, отец, не успоряй! — елейным голосом, с расстановкой, как в молодости бывало, в деревне, на посиделках, заговорила вдруг Наталья. — Твои жир-толщина отчего? От больного, слабого сердца. А в парнях каким ходил? Ровно дуга-коромысло согнутый.

— Сядьте на такую дугу, как пососкакиваете! Всех сгружу одним рывком, как щепки! — одним духом выпалил Тарас, задетый за живое правдой слов жены, которую он не хотел признать.

— Теперь ты какая дуга? Чистый чурбан! — глазом не моргнув, ответствовала мать, довольная горячностью мужа и выдумкой своею, И тут же спросила у девчонок, подзадоривая их на новые проказы. — Девки, а и правда у нас в дому четыре щепки и один чурбан? Необтесанный?

В жене своей "трудолюбивой" Тарас души не чаял. сто раз на дню девчонкам повторял: "Жалейте мать. Кабы не она, не быть вам образованными. Я бы один вас не дотянул. А вот она хоть на производстве не работала, мне подсобляла. Сколько шалей пуховых на продажу перевязала за двадцать шесть лет совместной жизни, сосчитайте. На то вы и грамотные". Мнил отец, что и она дочерей тому же учит: уважать, ценить кормильца. И вот ее цена, вот уважение — в глаза над ним смеется, так понижает его при младших. Дрогнул подбородок у Тараса, лопнуло терпенье. Надумал муж "сурьезный", шуток не признающий, назло компании шалопутной и жене своей, ехидной удрать из-за стола. Но вот из этого что вышло.

С утра он вырядился в сорочку ветхую, "чуть живую", как говорила мать, с большущей яркою заплаткой посередь спины обширной. Одежку эту жена от мужа все прибирала да прибирала, дабы он в ней не оконфузился перед людями как-нибудь. А он отыскивал, хозяин бережливый, чинил, как мог, и на себя напяливал "обратно". Чтоб "хлюздю" на табуретке удержать, вцепилась мать всей пятерней в его рубашку и в ту заплатку угодила в аккурат. Нитки затрещали — нарядный лоскуток остался в руках шутницы рисковой. Закрыла им лицо Наталья, как носовым платочком, трясется вся под хохот восторженный девчонок, не разберешь, смеется или плачет.

Лишь потерпев "крушенье" полное, пришел в себя Тарас. Как будто сам хотел того же — пострадать за собственное мненье. На место прежнее уселся, не соизволив переодеться, за то же дело степенно взялся, большой и важный до смешного, уверенный в непогрешимости своей. А женский "полк", победой легкой окрыленный, не мог никак угомониться:

— А нам и нельзя толстеть, иначе и не усядемся за этим столом!

— А другой не на что купить!

— Все идет на еду!

— Да Гальке на наряды!

— Да в кассу деньги откладываем!

— Правда, устно!

— И то дай сюда! — "окучивали" дружно плутовки-дочки чудаковатого отца, и мать, хотя уже не так открыто, им подсобляла.

Не могла никак нарадоваться Наталья, что в сборе все ее семейство, все дочери "около мамы" и старшие две, Галина и Юлька, вечно недовольные друг другом, не ссорятся промеж себя, а заодно хохочут.

Но рано радовалась мать ладу-складу в доме. Зря потратилась на дорогое угощение. Не успели окончить завтрак и встать из-за стола — начался скандал. Вся в золоте, в панбархате Галина у рваного отца потребовала вдруг денег… себе на обновку. А Юлька — ее вразумлять, срамить. Отец молчал. После всего того, что он только что делал и говорил, отстаивая свое право быть сверхдобрым, не мог он " дать задний ход" и отказать Галине. Мать это хорошо понимала, кроме тог, беспокоилась, как бы ему не стало плохо "через" больное сердце, а потому недолго думая, сунула в загребущие руки старшей дочери пухлый кошелек с тем, что осталось от получки отца, а Юльке пообещала "дать клочку", если она, выскочка, будет лезть не в свое дело.